Одна из важных проблем, связанных с нефтеразливами, — это проблема непонимания. Где-то среди далеких лесов, болот, тундр, там, где из самых недр любимой родины качают нефть-матушку, живет немногочисленное население — люди, которые видят нефтеразливы и понимают, в чем их опасность. Но надо признать, что большая часть граждан нашей богатой углеводородами страны либо знать не знает о проблеме нефтезагрязнения, либо смутно представляет, что это такое. Так происходит не только потому, что проблема скрывается. Что-то скрывается, конечно, но последние годы о нефтеразливах говорят самые разные СМИ: пишутся статьи, снимаются видеосюжеты.

Однако проблема почти не находит отклика в обществе, то ли в силу равнодушия, овладевшего людьми, то ли в силу обострения социальных проблем, которые всегда кажутся более важными. Когда на ту самую рубашку, которая ближе к телу, приходится тут и там лепить заплаты, как-то не до нефти, разлитой в далеких лесах, тундрах и на болотах (и кто в таких местах вообще живет?).

Эксперты «Гринпис России» при информационной поддержке «7х7» 6–8 июля 2016 года организовали поездку в небольшой город Усинск Республики Коми, чтобы блогеры, пишущие, снимающие фото и видео, смогли увидеть нефтеразливы своими глазами и рассказать о них.

Десять человек из семи городов России за два дня посетили места нефтеразливов, узнали, чем они страшны, а также — как живется здесь людям по соседству в разлитой нефтью и как складываются взаимоотношения между администрацией, нефтедобывающими компаниями и местным населением.

Вечер 5 июля, Усинск. Довольно тепло и даже душно. Мы приехали в Усинск на поезде, бросили вещи в съемной квартире и пошли вместе с экспертом Гринпис Еленой Сакирко в местный филиал Ухтинского государственного университета (УГТУ), в надежде договориться о помещении для ознакомительной лекции.

Усинск, получивший статус города в 1984 году, выстроен как один большой спальный район. Визуально он однообразен: всюду типовые пяти- и девятиэтажки, между ними типовые же школы и детские сады. Когда-то здесь гудела комсомольская стройка, одна из последних в СССР, и люди много думали о функциональности и мало — об архитектурных излишествах. То ли на красоту уже не хватало средств, то ли сама функциональность была для них красотой. Лена предполагает, что это воспринимается тяжело психологически: «У них ведь нет исторической части города, куда можно выйти погулять». Мне кажется, что есть и плюсы: нет точечной застройки, много открытого пространства, в ясные дни, как этот, можно смотреть на облака. Местным жителям город кажется уютным и даже ярким (может быть, из-за обыкновения красить панельные дома в разные веселые цвета?). Их легко можно понять, если побывать, к примеру, в Печоре, с ее исторической частью и старыми зданиями, и оценить количество ветхого и аварийного фонда жилья. В Усинске нет архитектурной истории, но нет и разрухи.

Остатки комсомольского задора читаются в первой же надписи, встречающей приезжего. «Больше усинской нефти Родине!» выглядит так, как будто СССР еще бодр и полон сил. Из нового, если побродить по городу, бросаются в глаза блистающие стеклом и металлом офисы нефтяных компаний, четырехзвездочная гостиница «Полярная звезда» да два памятника — нефтянику и комару. Комар вполне симпатичный, чего не скажешь о нефтянике.

Филиал университета, куда мы направляемся, расположен на Центральной площади — там же, где администрация города и офис «Лукойл».

В здании филиала УГТУ пусто — все уже разошлись по домам. Вахтер смотрит на нас доброжелательно, помогает дозвониться до одной из сотрудниц администрации. Выяснив, что Лена из Гринписа оживляется:

— А государство вам помогает? Вот был бы я президентом, — садится на стул и мечтательно откидывается, — я в первую очередь помогал бы экологам. Президент, он ведь как хозяин квартиры, надо, чтобы в доме было чисто, чтобы порядок был. А вы обращались к президенту? Обратитесь, он поможет. Вот я бы обязательно помог!

Немного жаль, что он не президент. Договориться о помещении не получается — требуется разрешение ректората в Ухте, а запрос туда можно послать только утром.

Утром 6 июля все участники блог-тура собираются в одной из съемных квартир для ознакомительной лекции о нефтеразливах, которую проводит руководитель исследовательских программ «Гринпис России» Василий Яблоков. За окном 28 градусов тепла, во дворе жужжит газонокосилка.

— Многие считают нефть природным объектом, — рассказывает Василий, — но стратосфера — тоже природный объект, и попробуйте в ней дышать. В этом регионе нефть высокосернистая, ее пары опасны для человека.

Еще большую опасность представляют пластовые воды.

— Это жидкость, которая находится в пласте вместе с нефтью. Разлив такой воды сродни разливу кислоты, она уничтожает все живое.

Если нефть долго остается на поверхности, она разлагается и превращается в подобие асфальта. «Заасфальтированный» лес становится мертвым.

Зачастую нефтяные компании, убирая нефтеразливы, проводят рекультивацию некачественно или не проводят вовсе.

— Выглядит это эпично: перекопанное болото, хоть картофель сажай, или поле для гольфа. Сажают газоны, которые зеленеют как летом, так и зимой.

Причина большого количества разливов — экологический демпинг. Добывающей компании дешевле заплатить, чем менять старые трубы и соблюдать технику безопасности. К тому же разлив надо сначала найти, а потом еще и доказать, что ответственность за него несет именно эта компания. Василий Яблоков уверен, что, если бы штрафы были реальными, нефтедобывающие компании вели бы себя более ответственно. Пока высокая прибыль обеспечивается еще и тем, что они не торопятся вкладывать средства в модернизацию.

— Я фактически не видел месторождений, обустроенных по всем правилам. Это наследие экстенсивного освоения еще со времен СССР.

В основном активисты Гринписа получают информацию о нефтеразливах с космических снимков. Так два года назад они обнаружили множество нарушений, 205 из которых удалось зафиксировать, сделать фотографии, установить координаты. Сейчас блогеры должны заняться инспекцией и реакцией — пройтись по ранее обнаруженным разливам и посмотреть, как обстоят дела спустя два года, а после рассказать обо всем, что увидели.

— Есть миф, что территория и все, что на ней находится под лицензионными участками, принадлежат нефтяникам, но это неправда. Это собственность государства, а значит, наша с вами, то есть народа. Нефтяникам разрешено использовать недра. Но препятствовать нахождению граждан в лесах они не могут.

Василий Яблоков заканчивает лекцию упоминанием региона, где дела с нефтеразливами обстоят особенно плохо:

— Ханты-Мансийский автономный округ — это черное сердце нашей родины.

Внезапно через окно слышим уличное радио. Женский голос предупреждает о высокой пожарной опасности и о том, что в лес ходить не рекомендуется. Но мы все же собираемся на проверку нефтеразливов.

Мы отправляемся на двух микроавтобусах, в каждый из которых садится шесть пассажиров — пять блогеров и один эксперт Гринписа. Довольно быстро город остается позади. Мы едем среди уже невысокой тайги. Из-за жары окна в машине открыты, и время от времени мы чувствуем неприятный запах.

— Это сероводород, — поясняет водитель.

Расстояние здесь измеряется не километрами, а мостами. Нам нужен второй мост. Но сначала мы проезжаем через многострадальную реку Колву по первому. Слева от нас она перегорожена стационарным боном.

— Предполагается, что он должен задерживать нефть, которая легче воды и плывет по верху, — рассказывает остальным блогер из Коми Иван Иванов. Он член самой старой и влиятельной экологической организации в Коми «Комитет спасения Печоры», занимается нефтеразливами уже много лет.

Спустя примерно час сворачиваем на грунтовую дорогу. Едем медленнее, становится тише, слышно пение птиц. В салоне Иван рассказывает другим блогерам о крупнейшем нефтяном разливе 1994 года. К разговору подключается водитель:

— О, тогда мы на весь мир прогремели! Давайте-ка я форточки закрою, а то нас сейчас кушать начнут.

Наш микроавтобус облепляют полчища слепней. У развороченного бревенчатого моста останавливаемся — дальше ехать невозможно.

— Их каждое лето так много? - спрашивает Татьяна Брицкая, блогер из Мурманска и журналист «Новой газеты».

— Да это первое такое лето! — горячо реагирует водитель. — Было, правда, еще одно такое же, но я в отпуске был. А еще в начале 2000-х жара стояла 43–45 градусов и ни облачка. Я такого никогда не видел.

Слева от дороги видим вертикальную трубу, обставленную бочками с логотипами «Лукойл», вокруг — нефть.

— Что-то непонятная скважина с бочками. Должна быть отсыпка, а тут нет, — удивляется водитель, выглядывая в окно.

Василию Яблокову объект тоже кажется странным, хотя он видит его не в первый раз:

— Здесь нет добычи, нет инфраструктуры, почему тут торчит эта труба?

— Это инсталляция, — шутит кто-то из блогеров.

Выйдя из машин и немного осмотревшись на местности, идем к следующей точке. По пути натыкаемся на медвежий след. След несвежий; медведь, судя по отпечаткам лап, невелик.

— Мы идем большой толпой, — успокаивает всех Василий. — Ни один нормальный зверь не нападет.

Испуганным, впрочем, никто не выглядит.

Следующий разлив, на который мы натыкаемся, локализован. Это небольшой бассейн с нефтью. Василий утверждает, что он довольно глубокий — несколько метров. На дне лежит прорвавшаяся труба. Вокруг все обсыпано песком, но нефть просочилась где-то под грунтом — радужная пленка плавает в большой луже рядом.

Вокруг густо растет пушица.

— Нефть для растений не так ядовита, как пластовая вода, — напоминает Василий.

На поверхности лужи действительно виднеется так называемая «кабачковая икра», которая образуется, когда пластовая вода смешивается с органикой.

Блогер и по совместительству наш фотограф Глеб Пайкачёв испачкал штаны в нефти. Когда мы усаживаемся в машину, чтобы ехать дальше, Иван Иванов рассказывает о том, что одежду теперь не отстирать, а запах не выветривается даже спустя годы.

— Нефть и кошачий моча никогда не отстирается, — со знанием дела подтверждает Алек Лун (Alec Luhn).

Алек — журналист из США, уже пять лет живет в Москве, пишет для Moscow Times и The Guardian. На правой руке над кистью у него вытатуирована строчка из песни группы «Кино»: «Камнем лежать или гореть звездой». Когда-то Алек учился в Санкт-Петербурге, где и пристрастился к творчеству Виктора Робертовича Цоя.

Наш водитель тем временем взял на себя роль гида.

— Вот скважина, — кивает водитель на столбик с вентилем, торчащий из земли, — тоже законсервированная еще с советских времен. Тут таких много. А туда, где косячные разливы, вас не пустят, нужны четырехколесные мотоциклы, чтобы объехать посты.

Василий поясняет, что именно поэтому мы ездим по неогороженным территориям, куда можно добраться на машине.

На следующей точке, куда мы прибываем, нефть уже льется.

— Ну, это не инсталляция, это перфоманс, — иронизирует один из блогеров.

— Эта скважина не работает, но и не законсервирована, поэтому течет, — поясняет Яблоков. — Сейчас мы на одной из кустовых площадок Усинского месторождении компании «Лукойл-Коми». Мы видим капли нефти, которая подтекает из скважины, и лужу. Это нарушение противопожарной безопасности. В лесах эта нефть так или иначе попадает в окружающую природу, влияет на нее, что является экологическим нарушением.

— На самом деле, нефть тут льется в пределах участка добывающей компании, и нарушения, кроме загрязнения атмосферы, нет, — утверждает Иван Иванов.

Пока мы рассматриваем скважину, Елена Сакирко говорит с кем-то по телефону. Оказывается, в московский офис Гринписа звонили из администрации Усинска: чиновники обеспокоены тем, что их никто не предупредил о блог-туре.

Следующим становится участок, где нефть разлилась на несколько гектаров. На месте разлива пришлось вырубить весь лес и прокопать стоки. Два года назад по ним текла нефть вместо воды.

— Когда мы сюда приехали год назад, здесь находилась куча наемных работников, преимущественно из стран Средней Азии, — рассказывает Василий, взобравшись на песочную насыпь, — тут был настоящий древний нефтепромысел, люди лопатами черпали нефть, таскали бочками, жили здесь же, и никакой техники безопасности, тут же и чай на костре, про средства индивидуальной защиты я вообще молчу. В июле прошлого года работы еще шли полным ходом, рабочие вычищали русла. Однако до сих пор кое-где видны остатки нефти, и вода все еще грязная, с разводами. В октябре 2015 года этот участок был представлен комиссии, работы на нем уже закончены, и, возможно, в этом году его попытаются сдать как восстановленный. А сейчас я покажу вам очень редкий объект.

Оказывается, во время работ по уборке были проявлены усердие и недюжинная изобретательность: почерневшие от нефти деревья были выкрашены белой краской, она и сейчас видна на стволах. Год назад этот участок леса был абсолютно белым, потому что покрасили не только березы, но и ели.

— Сюрреализм! Они просто не могли ничего придумать, но хотели как-нибудь скрыть, — смеется Василий.

До какого уровня нефть доходила, местами видно по стволам. Это примерно полтора метра. То есть два года назад здесь было нефтяное озеро площадью в несколько гектаров и в полтора метра глубиной.

— Есть целый институт — Комимелиоводхоз [Федеральное государственное бюджетное учреждение «Управление мелиорации земель и сельскохозяйственного водоснабжения по Республике Коми»], они оценивают всю территорию, решают, что надо сделать, берут пробы, разрабатывают проект по рекультивации земель. Потом подрядные организации, в основном СПАСФ «Природа», проводит рекультивацию, потом комиссия принимает эти участки.

В октябре 2015 года здесь еще не было видимых следов нефти, но сейчас она опять потекла.

— Нами интересуется министр [министр природных ресурсов и охраны окружающей среды Коми Роман Полшведкин], — сообщает Иван Иванов, когда мы снова садимся в микроавтобус. — Ну да, им есть о чем волноваться, это ведь принятая земля [специальная комиссия осмотрела место разлива после рекультивации и приняла работы, и, как упоминалось выше, теперь участок могут признать полностью очищенным].

Из министерства тоже звонили в головной офис «Гринпис России». Пока мы обсуждаем неожиданный ажиотаж по поводу блог-тура, машины внезапно останавливаются — кто-то заметил у дороги мертвую птицу. Подходим, чтобы рассмотреть ее.

— Похоже, чирок, — говорит Иван Иванов, — обычно он серый.

Иван проводит рукой по перьям и клюву, на пальцах остается что-то черное, по виду и запаху это нефть.

Проехав еще немного, останавливаемся снова — Василий заметил следы рекультивации. За свежей песчаной отсыпкой — еще один разлив нефти.

— Сколько же их тут? — спрашиваю у водителя.

— О-о-о!.. — многозначительно тянет тот и смотрит куда-то вверх.

— Если видите свежий песок, у вас процентов 80 вероятности, что там найдется нефтеразлив, — поясняет Иванов.

Нахождение свежего разлива — хороший повод, чтобы научиться их фиксировать. Василий Яблоков раздает всем специальные формы и показывает, как их заполнять: нужно не только указать координаты, но и описать местность, характер нефтеразлива, а также зафиксировать основные нарушения.

Разлив, который мы осматриваем, невелик — за насыпью виднеются небольшие лужи с радужными пятнами. Он кажется почти безобидным, но мертвая птица неподалеку слишком красноречиво говорит о том, что это не так.

Следующий разлив кажется мне целым озером нефти. Наверное, так и есть. Странно, но в этой картине есть даже что-то завораживающее.

— У нефти очень хороший отражательный эффект, — говорит Иван Иванов и тут же поясняет: — Это я отвлекаюсь на всякие посторонние моменты, чтобы не расстраиваться.

Василий кидает в озеро камень, нефть густая, по поверхности медленно расходятся круги.

— А в 90-е такое озеро подожгли бы, — вспоминает Иван, — и стоял бы черный столб дыма, такой плотный, что кажется, его можно потрогать.

Мы стоим на возвышенности из песка, насыпанного вокруг. Василий предлагает идти, чтобы не дышать испарениями нефти — голова может закружиться.

На месте следующего нефтеразлива он показывает фотографии и наконец выглядит довольным:

— Вот как выглядело это место год назад.

На фото широко разлившаяся нефть. Сейчас здесь прошла рекультивация и кое-где растет трава.

Чуть дальше — болото. По его краю идет песчаная отсыпка. Иван, который бывал здесь и раньше, предполагает, что загрязненную почву не вывозили, нефть просто засыпали песком и засеяли газонной травой.

В конце поездки мы заезжаем на участок, где патруль Гринписа два года назад вел работы по сбору разлитой нефти.

— У нас были насосы и даже лодка, — рассказывает Василий, — в две смены махали тут лопатами.

Тогда удалось убрать 20 тонн нефти, но оставалось ее гораздо больше. Отхожу в сторону и слышу разговор наших водителей:

— Здесь яма была в человеческий рост, помню, подвозил сюда одних, говорили, что сейчас помогут, все уберут, приехали с мешками. Я за соком метнулся, возвращаюсь, смотрю, а они все просто завалили грунтом!

— Да видно, что просто засыпали, не убирали, — кивает его коллега.

Теперь от ямы не осталось следа, сквозь грунт пробивается газонная трава. Лена и Василий из Гринписа неутомимы: достают из багажника болотники, надевают, перебираются через бывший разлив и идут дальше. К ним присоединяется несколько человек. Рядом с местом, где была проведена рекультивация, обнаруживается новый разлив.

В город мы возвращаемся на час позже, чем планировали. И это при том, что осмотрели не все запланированные точки. До одного из участков добраться не удалось — на въезде установили шлагбаум.

В городе, выгружаясь из машины, замечаю на руке у нашего водителя татуировку в виде буквы А.

— Как вас зовут? — наконец догадываюсь спросить я.

— Александр. Удачи вам в этом нелегком деле, — водитель очень серьезно смотрит на меня и кивает.

— И вам, — отвечаю я, думая о том, что дело это, в общем-то, наше общее. Мысль несколько пафосная. Но по сути верная.