— Когда я поступила в изолятор, срок беременности был 23 недели. Я сказала, что беременна. Они сразу же спросили: «С чего ты взяла? У тебя карта беременной есть?» Я говорю: «Есть, но дома». «Все вы так говорите». Короче, потом принесли мне тест, пописала на него, он показал, что я беременна, две полоски. Когда меня только привезли в транзитную камеру, «собачники» (оперативные сотрудники, в данном случае сотрудницы, которые обыскивают заключенную при поступлении в СИЗО) обыскали и начали уговаривать сделать аборт. Они говорили: «На фиг тебе надо: срок, ребенок... На аборт давай поедем, почистимся. Пожалей ребенка…»

— Для них — да… Но я считаю: слава Богу, что меня закрыли, потому что я перестала употреблять [наркотики] и мой ребенок родился не с абстинентным синдромом… Я даже благодарна, потому что, если бы меня не закрыли, мне кажется, у меня и Насти бы не было…

— Меня гинеколог посмотрел. Хотелось бы гадостей наговорить про эту «Арсеналку», но тут они поступили по-людски. И гинеколог, и УЗИ — все это было. Вообще, атмосфера нормальная. Я сидела в одной камере с Беллой, Ниной, и еще кто-то был — не помню уже. Всего нас было четверо. Была женщина, которая постоянно рожает: ее отпускают — она обратно заезжает… Ее только по 82-й статье [об отсрочке отбывания наказания] отпустили — она вышла, ребенка отдала в детский дом и обратно заехала… Там у нас у кого-то было четверо детей, но ее вроде на этап отправили беременную…

— Пришел срок рожать. Начались схватки. Сначала медик пришла: «Сама-то ты как думаешь, через сколько?» Я говорю: «Ну, не знаю». Замерила она у меня схватки, вызвала бригаду, в 16-ю [больницу в Купчино] повезли.

— Мы со шлюза очень долго выезжали [шлюз — пространство, которое разделяет здание тюрьмы и улицу, бывает для пешеходов и для автомобилей: сначала автомобиль или человек попадают в шлюз, дверь выезда из СИЗО закрывается, после этого проверяют документы и проводят досмотр транспорта, и только потом открывают дверь или ворота на улицу]. Со мной на скорой ехали женщина и двое мужчин [конвой], машина еще сзади. Я ехала как опасная [рецидивист].

— Нет. Привезли в специальную комнату для нас [отдельную палату для прибывших из СИЗО]. Я поняла, что это комната для арестанток, потому что услышала, как один конвоир другому говорит: «Как обычно?», и какую-то фигню натянули на окне. А, кстати, знаете, привезли меня туда, фотографируют и говорят: «Улыбнитесь». А мне не до того совсем. У тебя схватки, а тут — «улыбнитесь»... Конвоиры следили за мной, потом акушерка попросила мужчину-конвоира выйти. Женщина [из конвоя] заглядывала мне «туда», говорила: «Мне интересно, я этого никогда не видела». У меня потуги, я рожаю, а она смотрит… Что там интересного-то...

Только родила — ребенка унесли. Я говорю: «Покажите», а они: «Сейчас помоем». Вес сказали. Показали и унесли. Она маленькая была, кило двадцать… Ее положили, как я поняла, под «колпак» [в барокамеру]. Наручниками не приковывали, пока я не родила. Как только родила, лед приложили, сразу — хрясь! — наручники.

Я часа за два родила. И поехала обратно в СИЗО, наверное, часов через 4–5 уже была в изоляторе, хотя должна была остаться в роддоме. Три дня положено. Просто конвой не хочет [работать посменно].

— Как вспомнила — аж мурашки побежали… Сокамерница поставила чайник, я кормила ребенка. Когда покормила Настю, сняла ее со стульчика, развернулась. Слышу щелчок чайника и дикий крик. У меня ребенок стоит, орет... И я начала орать. И спасибо, что оказалась там Настя, сокамерница, девочка беременная, рыжая такая, высокая. Она спросила: «Что ты орешь?» Пока я приходила в себя, она Настю быстро схватила, сняла с нее одежду, отнесла в ванную и поставила под струю холодной воды. Слава Богу, что на ребенке был памперс. Колготки стали снимать — у нее кожа прямо свисает… Левая сторона, лицо все... Ой, не могу...

Врачи быстро пришли. Они бинт на нее наложили. Приехала скорая, уколола ребенка. Мне сказали: «Собирай». Мы быстренько собрали вещи, и вот ее увезли в ожоговое отделение [девочка получила серьезные ожоги тела, лица, рук, ее доставили в реанимацию].

В больнице Настя пробыла очень долго, дольше, чем положено. А почему она пробыла там дольше? Наш следственный изолятор не выделял транспортное средство...

— Они прибежали, стали опрашивать, взяли объяснения с меня, с сокамерницы. Та все повторяла: «Я не специально, я не специально...» А накануне утром был с ней конфликт. Мы обычно, когда один ребенок спит, выходим, чтобы дать ему поспать. А моя соседка этого не делала, и вот у нас с ней конфликт произошел, а днем — вот такая ситуация… Я ее не виню сейчас, но на тот момент я была готова задушить ее, порвать. Сотрудники оформили это как несчастный случай.

— Да. Это потом, когда у меня дочка обожглась, из больницы выписывали, пришли хозбыки [осужденные, которые работают в «хозотряде»] и подняли розетку. То есть сразу, когда ребенок ошпарился, они не отреагировали…

— Детская площадка: горочка, труба... Я помню, в 2005 году, когда заехали, там вообще не было никакой детской площадки…

— Вот когда Сашуня [Александра — героиня первой части проекта о тюремных родах «В кормлении грудью отказать»] освободилась, у нас какая-то разруха началась. «Пишите заявление», — говорили нам, когда кончались памперсы. Мы пишем заявление, а нам не выдают…

— Когда освобождалась, пришла просить деньги, чтобы хоть на дорогу до дома дали, а мне в кассе говорят: «У тебя же есть наличка». «Ну и что, — говорю. — у меня ж ребенок на руках»… Денис из «режим-отдела» [отдел безопасности в следственных изоляторах и колониях] говорит: «Да выдай ты ей». Вот мне выдали 850 рублей. Кроме этого, я взяла одежду, несколько баночек детского питания, два сока и упаковку памперсов.

— Я встретила подружку, она приехала меня встречать с моей старшей дочкой. На самом деле я должна была ехать с ребенком в Кронштадт в реабилитационный кризисный центр — меня там уже ждали. Вместо этого прожила пять дней у подруги. Потом за мной приехала сестра.

Я когда без наркотиков — настоящая, а когда наркотики начинают появляться в моей жизни — мне ничего не надо…

— Женщинам, которые находятся в СИЗО с детьми, нужно пристальное внимание, и это связано с тем, что есть нормативные требования.

Когда я прихожу в изолятор, в первую очередь стараюсь посетить те камеры, где есть женщины с детьми. Они в соответствии со стандартами оборудованы плитой, телевизором, детскими кроватками. В прошлом году я приходил — не было игрушек, были проблемы с памперсами (выдавали по одному памперсу в день, сейчас этой проблемы нет) и разнообразием питания. Ребенку пора есть курицу, а ее нет. Дети растут быстро, нужны обувь и одежда. Если нет родственников, возникает вопрос, где взять вещи для детей. Также только в одном СИЗО из трех, которые я посещал в Нижегородской области, был оборудован прогулочный дворик.

Есть проблема системная для следственных изоляторов: женщины постоянно находятся с детьми. Максимальное количество женщин с детьми в СИЗО Нижнего Новгорода — пять женщин и четыре ребенка. Когда, например, в камере одна женщина с ребенком, для заключенной пойти в душ — проблема, потому что за ребенком некому присмотреть. Конвой выводит в душ, так как в самой палате душевых кабин нет. Его нужно брать с собой или оставлять в камере одного, потому что в СИЗО не предусмотрено присматривающее лицо.

— В Петербурге на кухне СИЗО ребенок получил серьезные ожоги лица, рук, тела. И первое, что начали делать сотрудники администрации СИЗО, — искать, не была ли травма подстроена самими заключенными, вместо того чтобы выяснить реальную причину. После этого подняли розетку. Две недели не было света в душевой и туалете, и это тоже могло стать причиной травмы: как ребенка подмыть? Был случай: малыш получил травму головы при этапировании в колонию, он упал с железного шконаря. Вопрос в том, почему женщину с ребенком посадили в этапный бокс, где ребенок мог удариться головой?

В СИЗО не предусмотрено ставок для присматривающего персонала, который помогает следить за детьми. Женщины вынуждены брать малыша с собой. И если учесть, что перевозят мамочек в обычных автозаках, это может быть рискованным для здоровья ребенка. После многочисленных жалоб в автозаках малышей перевозить запретили, но не обеспечили безопасных условий. Сейчас мам заставляют писать доверенность на сокамерниц. Это само по себе ненормально: разве должен ребенок находиться в камере с чужой женщиной?

Если случаи гибели детей в уголовно-исполнительной системе становятся известны, то статистики по травматизму нет вообще. Это объясняется просто: дети же не осуждены и на них не распространяется учет. В итоге травмы скрываются в больших объемах.

Выявление таких ситуаций — это вопрос к независимым наблюдателям, так как уголовно-исполнительная система сама под себя «копать» не будет. Необходим методичный мониторинг этой группы (беременные женщины, женщины с маленькими детьми). Сюда входит посещение не реже раза в неделю для наблюдения и отслеживания состояния женщин и условий их содержания (вода, тепло, питание, подгузники, прогулки). Для этого наблюдатели должны быть подготовлены и мотивированы.

Эти вопросы есть, но никто не обращает на них внимания. Пока нет смертельных случаев, это сходит всем с рук.

Как выявить нарушения и что могут сделать члены общественной наблюдательной комиссии?

— Вы знаете, когда человек говорит об изнасиловании и при этом находится за решеткой, это всегда очень сложно. Я впервые узнала об этой истории, прочитав о ней в СМИ. Наталья сделала официальное заявление, что ее изнасиловали сотрудники следственного изолятора №18 Алматы. Мнения высказывали самые разные: одни говорили, что она завралась и сама не знает, от кого родила, другие писали, что ее «якобы изнасиловали». Ну, могли бы рассказать об этом и без «якобы».

Я тогда подумала, что у нее есть адвокат, и еще у меня было ощущение, что это правдивая история.

И вот в один прекрасный день кто-то из правозащитников был у нее, и Наталья сказала, что нуждается в адвокате. Проблема состояла в том, что она писала обращения, но дело по изнасилованию не отправляли на расследование. Продвигалось только дело о превышении полномочий. А доказать, что их трое-четверо — вообще было практически нереально. Если бы она первоначально взяла адвоката, ей было бы проще.

Никто не хотел представлять интересы Натальи, все отказывались. Во-первых, дело сложное, потому что нужно бороться с системой, а это означает, что возможно давление. Во-вторых, в любой момент заключенная может отказаться от своих претензий. Я скажу честно: женщинам, которые находятся в тюрьме, не верят.