Ушел из кабинета и прямо направился на видеозвонок. Мне звонил друг. Он включил видеокамеру, и я все преступления, которые там происходили — финансового плана, незаконные ШИЗО, угрозы — перечислил. Сказал, что боюсь за свою жизнь и безопасность.
Попросил, чтобы это видео направили в прокуратуру, ФСБ, Следком. Перечислил все органы, которые мне в голову пришли.
Самое главное, [звонок] не прервали. Смысла не было: если бы прервали, то в течение [нескольких] часов должны
были прислать мне адвоката. Чтобы понять, что со мной случилось. Им легче было дать говорить мне 15 минут, чем несколько часов слушать, что я на каком-то ломаном и зашифрованном языке чего-то буду говорить. Не на грузинском [даже], а на
мегрельском языке, который знает максимум сто тысяч человек в мире.
Все это сказал, вышел из видеозвонка и направился в оперативную часть. Пришел к [начальнику оперативного отдела Дмитрию] Павлову. Павлов уже знал о моем разговоре
и сказал: «Ты это всерьез? Ты вообще осознаешь, понимаешь ситуацию?»
Я попросил вызвать ОСБ. Вызвали ОСБ. Пришел [оперуполномоченный Александр] Склютов. Я ему это все рассказал. Пришел начальник этого Склютова. Я ему то же
самое сказал. И написал. У них [на рассмотрение] был месяц. За этот месяц ходили эти оэсбэшники, спрашивали, чего мне надо. Говорили, что теперь УДО будет не получить, что надо разбираться. Просили дать отбой на все это. Я сказал, что
не буду давать никакого отбоя, пока не будет результатов: «Вы сейчас убираете эти нарушения, делаете поощрение и ставите меня на облегченный режим, после этого я сам решу вопрос с УДО». Они отказали.
После этого начал фээсбэшник
приходить ко мне. Пришли, допросили, опросили, удивились происходящему. Но дело не возбуждалось с апреля месяца. Меня снова посадили в ШИЗО за надуманные нарушения. Было так: я вышел от адвоката, мне сказали пройти в штаб, где начальник
сидит. Я туда захожу. Зашел в кабинет. Там сидят два опера и один
отрядник [начальник отряда]. Я говорю свои установочные данные. И пока я говорю, начальник оперотдела Павлов нажимает [тревожную] кнопку и
начинает на меня кричать:
— Осужденный, ус-по-кой-тесь!
Это при том, что я стою и молчу. Посмотрел на него и говорю:
— Я не понял.
— Вы что! Ус-по-кой-тесь, Го-гуа! Ус-по-кой-тесь!
И в это время врывается наряд, меня скручивают и уводят в ШИЗО.
Он [Павлов] в рапорте указал, что я зашел в кабинет, плюнул на пол, начал говорить: «Эй, начальник, чего ты фуфло гонишь!» Там так и написано. Я, когда
прочитал [рапорт Павлова, подумал] — какой-то фильм дешевый.
Но укатали меня в ШИЗО на 15 суток. Пришел [тогда] ко мне прокурор с надзорной прокуратуры Ивлев и начал обрабатывать:
— Тебе надо все убрать, закрыть,
какие там жалобы. Ты думаешь, мне приятно каждый день сюда ходить? Вы же каждый день по три жалобы пишете. Чего вы не можете успокоиться? Или что, надо, чтобы успокоили вас?
Это прокурор по надзору, который должен обеспечивать
мои права, угрожал постоянно:
— Доиграешься, тебя переведут в другое место, по дороге вообще тебя могут прикончить.
Прямо так, таким текстом.
В итоге мне продлевали ШИЗО: 15, 15, третья пятнашка пошла.
Я уже похудел килограммов на 20, наверное. И говорю:
— Чего вы хотите? Я согласен подписать все что угодно.
— Вызывай Следственный комитет и скажи, что ты отказываешься от своих слов.
Приехал следователь
из Следственного комитета. Я говорю, что я хочу отказаться от своих показаний. Следователь говорит: «Извините, но вы не можете отказаться. Мы обязаны все проверить». И уходит. Коссиев об этом узнал.
— *****, ****** [блин,
капец], чего делать? Давай, — говорит, — вызывай фээсбэшника и скажи, что даже если они не могу остановить, в дальнейшем ты на суде или на следствии будешь говорить, что оговорил нас.
Приехал фээсбэшник. Мы оба понимали прекрасно,
что нас слушали. Поэтому вслух говорили одно, а он на листе А4 писал текст. А я отвечал. И параллельно мы так переписывались. Он писал: «Кто тебя заставил?» — «Коссиев». — «Когда?» — «Тогда-то, в таких-то условиях». Вслух фээсбэшник сказал
только: «Хорошо, я тебя услышал, будем делать выводы».
Приходит Коссиев довольный. Он все знал, 100% было понятно, что слушали. Я ему еще раз объяснил, что к чему, и сказал, что хочу выйти из ШИЗО. Он: «Нет, пока я не увижу,
что дело закрыто, я не выпущу тебя. Но зато я тебя злостным [нарушителем режима] не признал, хотя ты был обязан [стать им] после второго ШИЗО. А ты уже четвертый раз сидишь, я тебя злостным не признаю».
Тогда же он признался,
что продления [сроков в ШИЗО] делать все сложнее, но придется. И я остался в ШИЗО. Но условия были для ШИЗО нормальными.
В очередной раз он ко мне приходит, говорит:
— Слушай, ты понимаешь, мне надо детей еще
поднимать. Я хочу определиться. Скажи честно, что происходит? Мне увольняться или дальше работать? Если я буду дальше работать, то у тебя все будет дальше шикарно. Подумай. Я тебя прошу.
Я первый раз такое услышал с его стороны.
Если честно, я моментом испугался того, что сейчас он почувствует границу, за которой терять нечего, и, не дай бог, что-нибудь со мной сделает. Этого я реально опасался, и поэтому и начал такую позицию занимать: типа, да,
я с вами. «Если что, — говорил я ему, — мы же можем все это [обвинение] на Луиста перенаправить».
— Да, да. Если ты на него все свалишь, — говорил он мне, — то будет шикарно. А то эта сволочь на меня ****** [наговаривает].
Чего-то он пишет на меня.
И Луист на самом деле подслил Коссиева после того, как его уволили. И не он один. Я слышал в разговорах с активистами, что на самом деле многие сотрудники Коссиева, мягко говоря, не любили — а честно
говоря, ненавидели. Потому что он не только с осужденными [жестко себя вел]. Он более-менее на равных общался с офицерским составом, кто какие-то занимал должности, а кто меньше — к ним отношение было не лучше, чем к нам.
Один из его сотрудников просил 150 тысяч за то, чтобы выступить в качестве секретного свидетеля. Коссиев бы даже не узнал, кто это такой. А нужно всего лишь 150 тысяч рублей. Но и этого в итоге не потребовалось.
Коссиев осенью
2017-го очень изменился. Он агрессию убрал, скорее, нейтралитет соблюдал. А когда он понял, что никак не получается меня остановить — ни ФСБ, ни Следственный комитет не остановятся, — мы «решили», что я гружу только Луиста. Он в этом видел
свое спасение и стал себя вести [соответствующе].
В начале ноября 2017 года Коссиев в очередной раз пришел ко мне в ШИЗО, и мы снова договорились, что я топлю Луиста, а его выгораживаю, а он мне обеспечивает комфортную жизнь.
Мы оба прекрасно понимали, что друг друга обманываем. Но оба прекрасно понимали, что это единственный наш вариант.
Он меня выпустил [из ШИЗО] 6 ноября. 7 ноября он ушел в отпуск. А 8 ноября возбудили дело. Как только дело
возбудили, он ушел на пенсию.