Анна Яровая для «7х7»
Переписать Сандармох
Кто и зачем пытается изменить историю расстрелов и захоронений в Карелии.
Расследование «7х7»
Мемориальное кладбище с мистическим названием Сандармох. У этого слова нет четкого значения или перевода, есть только версии о его происхождении. Но есть однозначные ассоциации: Сандармох — это расстрелы, страдания, история. У многих это место вызывает ужас от того, что происходило здесь 80 лет назад. Место массовых расстрелов политических заключенных, место, где в 236 братских могилах-ямах лежат более 7 000 убитых людей — тех, для кого в 1937-38 годах скитания по лагерям завершились пулей в затылок.

С 1997 года, когда это кладбище было найдено, оно стало почти святым местом для потомков жертв террора, для местных жителей, для историков и общественников. С тех пор здесь ежегодно проводятся международные Дни памяти жертв Большого террора 1937—1938 годов, на которые приезжают делегации из разных регионов России, из зарубежья.

Спустя почти 20 лет петрозаводские историки заявили о том, что вместе с расстрелами 30-х годов в Сандармохе во время Великой отечественной войны могли убивать и хоронить и советских пленных. Эта гипотеза вызвала большую дискуссию в научной среде, привлекла внимание российских и финляндских СМИ. Те, кому эта тема близка «по долгу службы» — историки, общественники, поисковики, — в недоумении: что за новые документы и где можно ознакомиться с рассекреченными бумагами? Авторы сенсации публиковать документы не спешат, обстановка вокруг Сандармоха накаляется.

На чем основана гипотеза о новых расстрелах, кто и зачем ее продвигает? Об этом — расследование Анны Яровой специально для «7х7».

Юрий Дмитриев. Год в СИЗО
В прошлый раз приставов было всего трое. А иногда бывало и пять, а то и десять человек. Всегда — на усмотрение судьи Марины Носовой — скольких «заказала», стольких и прислали. Даже когда приставов трое, за их широкими спинами почти не видно невысокого, худого, бритого почти налысо руководителя карельского «Мемориала» Юрия Дмитриева. Поэтому лучшее место для наблюдения за процессией — это балкончик на лестничном марше третьего этажа Петрозаводского горсуда. Зная, что наверху его ждут, Дмитриев поднимается по лестнице с запрокинутой головой. Ищет глазами дочь Катерину. Почти всегда находит. Иногда она, конечно, не выходит на лестницу, потому что желающих поговорить, справиться о здоровье отца и узнать какие-то новости из СИЗО всегда много, а людей, допущенных к свиданиям с Дмитриевым, — двое: Катерина и адвокат Виктор Ануфриев. Второй слишком деловитый, чтобы у него можно было расспрашивать про «личную жизнь» подзащитного.

В коридоре у зала заседаний вдоль стен уже выстроилась группа поддержки. В прошлый раз было особенно многолюдно: молоденькие «киношкольники» и «киношкольницы» (студенты Московской международной киношколы), давние друзья Дмитриева и коллеги по «Мемориалу», в основном — иногородние, просто сочувствующие (если можно назвать «просто сочувствующими», например, Людмилу Улицкую), журналисты — местные, федеральные и иностранные, петрозаводские активисты.

— Четыре человека в камере. Отношение нормальное. Да, и телевизор есть. Но папа там тупеет под этот телевизор. Постоянно показывают всякую «Россию-24», а деваться некуда, — рассказывает кому-то Катерина после того, как стихают аплодисменты поддержки.

Процесс закрытый, в зал никого не пускают. В прошлый раз судья не пустила сотрудника аппарата уполномоченного по правам человека, хотя письмо на ее имя ушло заранее. Но люди все равно приходят, приезжают из других городов. Чтобы дважды увидеть Дмитриева, пока его ведут в зал суда и когда выводят из зала, поговорить с Катериной, съездить в открытые при участии Дмитриева мемориалы жертвам политических репрессий «Красный Бор» и «Сандармох». Из-за последнего, уверены многие, и сидит Дмитриев.
Быковня, Катынь, Куропаты... Следующая станция — Сандармох
Арест Юрия Дмитриева и последующий судебный процесс видится многим не итогом, а очередным этапом борьбы не только с ним персонально, но и с «иностранными агентами» вообще и «Мемориалом» в частности. До недавнего времени ужесточалось законодательство, активизировался Минюст, государственные СМИ нападали на «неугодных». Теперь включены механизмы посерьезнее: заработала «машина правосудия» — в широком смысле, включая следственные органы и суды.
За год до ареста Дмитриева
Научно-информационный центр «Мемориала» 6 ноября 2015 года признан «иностранным агентом». В 2013 году статус «иноагента» присвоен другому подразделению организации — Правозащитному центру «Мемориала». Международный «Мемориал» внесен в список иностранных агентов за два месяца до ареста Дмитриева, в октябре 2016 года.
За полгода до ареста Дмитриева
В начале июля 2016 года в финской газете «Калева» («Kaleva») вышла статья «Большая часть военнопленных погибла в лагерях во время Войны-продолжения» («Iso osa sotavangeista kuoli jatkosodan leireillä») петрозаводского историка Юрия Килина. Текст статьи — компиляция данных финских исследователей, сдобренная рассуждениями автора о том, что финская наука, плохо осведомленная о некоторых аспектах военной истории, не подозревает, что Сандармох мог стать местом захоронения советских военнопленных — заключенных финских лагерей в районе Медвежьегорска.

В статье Килина нет ни слова про «Мемориал», он не упоминается даже вскользь. Зато в материале «Данные „Мемориала" о репрессиях в Карелии могут быть пересмотрены», опубликованном через две недели уже на сайте федеральных «Известий», название организации вынесено в заголовок. А в сюжете телеканала «Звезда» с полуграмотным названием «Вторая правда концлагеря Сандармох: как финны замучили тысячи наших солдат» — не только пересказывается статья Килина, но называется и вероятное число жертв финских лагерей, похороненных в Сандармохе, — «тысячи». Там же размещались сканированные страницы рассекреченных документов, «предоставленных телеканалу ФСБ России», которые и должны были подтвердить версию Килина. Но не подтвердили (об этом позже).

Где-то в середине текста автор как бы невзначай вставляет: раз статья Килина была опубликована в финской газете «еще до рассекречивания архивов», то «„рука госбезопасности" здесь ни при чем». И действительно, при чем здесь «госбезопасность»: профессор Килин лишь высказал предположение, а потом в архиве ФСБ вдруг нашлись подтверждающие секретные документы, которые тут же стали достоянием общественности. Не иначе как совпадение. Правда, через некоторое время коллега Килина по Петрозаводскому университету, доктор исторических наук, профессор, директор Института истории, политических и социальных наук Сергей Веригин попытался объяснить журналистам, что Килин работал в архивах ФСБ (в то же время, что и сам Веригин, «параллельно и независимо друг от друга»), нашел там соответствующие документы и занялся их пристальным изучением. Так что версия о «предвидении» не подтверждается. А вот зачем ФСБ передала ничего не подтверждающие документы «Звезде», так и остается загадкой (может, для того, чтобы ни у кого не возникло версии о «руке госбезопасности»).

Еще одной «загадкой» остается и то, почему Веригин решил переключить внимание журналистов и читателей с темы военных преступлений финнов на тему «Мемориала»:

— «Мемориал» не интересовало то, что в этих же расстрельных ямах [в Сандармохе] могут быть пленные советские солдаты, — высказался историк в разговоре с журналистом «Известий».

Пять месяцев до ареста Дмитриева
Через месяц после выхода статьи Килина в «Калеве», 5 августа 2016 года, в Сандармохе проходили ежегодные траурные мероприятия памяти жертв Большого террора 1937–1938 годов. Впервые за 19 лет, прошедших с открытия мемориала, в поминальном митинге не приняли участие представители власти — не было ни членов карельского правительства, ни сотрудников администрации Медвежьегорского района. Некоторые из них признались впоследствии, что им была дана соответствующая «разнарядка» сверху не участвовать в мероприятиях «Мемориала» в Сандармохе.

В сентябре 2016 года Сергей Веригин выступил на конференции в Выборге, где впервые представил свою версию про захоронения в Сандармохе. По результатам конференции вышел сборник материалов со статьей Веригина. В ней — ссылки на документы из Центрального архива ФСБ, те самые, сканы которых опубликованы на сайте канала «Звезда».

Три недели после ареста
Юрия Дмитриева арестовали 13 декабря 2016 года, через полгода после «застрельной» статьи историка Килина в финской газете. А через три недели после ареста телеканал «Россия-24» выпустил большой фильм о «Мемориале», общий посыл которого можно описать так: в организации, которая и так «иностранный агент», работают весьма сомнительные личности, не брезгующие детской порнографией. В духе «„рука госбезопасности" здесь ни при чем» были показаны фотографии якобы из дела Дмитриева, изобличающие аморальность сотрудников «Мемориала».
Полгода после ареста
Активная фаза наступления на Сандармох началась в июне 2017 года, когда в самом парадном и технологичном конференц-зале Петрозаводского университета прошел круглый стол на тему «Новые документы о советских военнопленных на территории Медвежьегорского района в период финской оккупации (1941–1944 гг.)». Организаторы мероприятия — историки Юрий Килин и Сергей Веригин обнародовали версию о тайных убийствах военнопленных в финских лагерях в районе Медвежьегорска. Хоронить убитых (речь может идти о нескольких тысячах военнопленных) могли в Сандармохе, уверены ученые.

Правда, как и автор «Звезды», ляпнувший про «руку госбезопасности», профессор Веригин тоже невольно оговарился:

— Мы нисколько не бросаем тень на то, что Сандармох — это место захоронения политических заключенных. Там были расстрелы, были захоронения. Это все мы признаем. Но мы говорим о том, что, возможно, там могут быть захоронены и наши военнопленные. Это как в Катыни: там же сначала НКВД проводило расстрелы, а потом немцы. В одном месте. И захоронения в одном.
Для справки
В Катыни немцы никого не расстреливали, там расстреливал только НКДВ. Немцы расстреливали, точнее — сжигали, в Хатыни и еще сотне соседних деревень. А путаница «Катынь — Хатынь», жертвой которой стал и исследователь военного дела Веригин, по общепризнанному мнению, была придумана советской пропагандой, чтобы запутать обывателя. В Хатыни возвели мемориал, а Катынь многие годы пытались скрывать. Сегодня сотрудники «Мемориала» не сомневаются, что с Сандармохом пытаются сделать то же, что сделали когда-то с Катынью: «замылить» название, оттенить значение мемориала как места исторической памяти о Большом терроре, запутать людей — не столько нынешние, сколько будущие поколения.
Представителей «Мемориала», лучших знатоков политических репрессий в России, на круглый стол не пригласили. В тот же день, когда в Петрозаводске проходил круглый стол по Сандармоху, «Мемориал» в Москве проводил пресс-брифинг по делу Юрия Дмитриева. На нем тоже вспоминали мемориальный комплекс и проводили исторические аналогии:
— Тянет от такой постановки вопроса тяжелой советчиной. Нашли Катынь под Смоленском — власть спихивает злодеяние на немцев, вплоть до представления материала на Нюрнбергский процесс. Нашли Быковню под Киевом — власть утверждает, что тут был немецкий лагерь рядом, это они. Нашли Куропаты под Минском — власть и тут пытается на немцев перевести стрелки. Вот и Сандармох. Тут не немцы — так финны. Это не новый намек в отношении Сандармоха, — сказал Анатолий Разумов, археолог, руководитель центра «Возвращенные имена» при Российской национальной библиотеке, член Петербургской комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв.

Анатолий Разумов
руководитель центра «Возвращенные имена» при Российской национальной библиотеке
Одной из инициатив организаторов петрозаводского круглого стола стало создание международной рабочей группы, задачей которой будет не только сбор и обсуждение новых данных по Сандармоху, но и проведение новых полевых работ на мемориале, поиск захоронений советских пленных. Об этом, а также о найденных им документах, Сергей Веригин подробно рассказал во время нашей встречи, через три месяца после «круглого стола».
Сергей Веригин: Мы просто высказываем мнение

Сергей Веригин - директор Института истории, политических и социальных наук ПетрГУ
Историк Сергей Веригин, который комментировал «Известиям» появление новых документов из архива ФСБ и заявил о том, что «Мемориал» игнорировал вопрос о возможных захоронениях военнопленных в Сандармохе, соглашается на интервью почти с радостью и приглашает в свой директорский кабинет.

Он долго рассказывает о том, как давно занимается военной историей, что издал не одну монографию, в основе которых были рассекреченные архивы ведомства. Его книги, изданные на финском языке несколько лет назад, до сих пор продаются в финских книжных магазинах рядом с трудами финских военных историков.

С новыми документами — данными военной контрразведки СМЕРШ 1942–1944 годов — он начал работу в архиве карельского ФСБ в 2016 году, сразу после того, как их рассекретили. По всему выходит, что именно он и обнаружил те данные, которые, по мнению его и его коллеги Юрия Килина, указывают на Сандармох как место погребения советских военнопленных. Во время встречи Веригин оперирует цифрами гораздо осторожнее, предпочитая говорить о «десятках и сотнях» расстрелянных.

— По нашим данным, погибших были сотни. Как раз в этой прифронтовой зоне, куда был запрещен доступ гражданским, и можно было захоронить незаметно. Никто из финнов эти акции не афишировал. Больше погибло не от расстрелов, а от голода, болезней, издевательств. Почему мы приходим к выводу, что в Сандармохе могли быть захоронены пленные? Потому что финны использовали инфраструктуру — ту, которая была в лагерях НКВД. Там даже есть фамилии некоторых, которые сидели в этих лагерях НКВД, были освобождены, призваны в армию, попали к финнам в плен и сидели в тех же лагерях. Почему мы такое предположение высказали? Потому что лагеря были большие, шесть лагерей, сидели тысячи людей, сотни людей умерли — от холода, голода, истязаний. Но где захоронения? Понятно, что одного-двух можно похоронить в городе, но где десятки-сотни захоронены?

В ваших документах можно найти эти цифры — «сотни» похороненных?

— Цифры есть, но нет места. Почему я и ставлю знак вопроса. Сейчас готовится к выходу статья «Есть ли в расстрельных ямах Сандармоха советские военнопленные?». Там есть списки, фамилии, цифры. Прямо называют фамилии тех, кого расстреливали.

Один из аргументов в пользу массовости вероятных жертв — утверждение о том, что при строительстве укрепрайонов вблизи Медвежьегорска работали советские пленные, так как не хватало финских сил. Куда делись эти пленные? Предположение: были расстреляны. В то, что финны забрали с собой рабочую силу в виде пленных русских при отступлении, Веригин не верит: по договору Финляндии с Советским Союзом был проведен взаимный обмен пленными. Среди вернувшихся в СССР ни одного пленного, работавшего в Медвежьегорске, обнаружено не было, утверждает историк.

— Я не бросаю тень на захоронение политических заключенных. Сандармох — это действительно центр захоронения жертв сталинских репрессий, политических репрессий конца 30-х годов, одно из самых крупных на Севере. Просто мы высказали мнение, что, возможно, в этих могилах могут быть захоронены наши военнопленные. Нужно просто провести работы, и если мы гипотезу подтвердим, то там, где стоят памятники репрессированным, мы поставим и памятник нашим военнопленным.

Рассуждая о предстоящей работе, Веригин возвращается к уже известной идее: надо создать рабочую группу, в которую бы вошли ученые не только России, но и из Финляндии и Германии (на севере Карелии были лагеря военнопленных, построенные немцами). В группу Веригин предлагает пригласить представителей общественных организаций, членов Российского военно-исторического общества, поисковиков, например, председателя Союза поисковиков Карелии Александра Осиева, директора медвежьегорского музея Сергея Колтырина и вообще всех, кто с идеей не согласен или относится к ней скептически.

— Мы открыты, приглашаем всех. Ну, не докажем, может, найдем другое место захоронений. Людей можно понять: мнение о Сандармохе как о месте расстрела жертв политических репрессий устоялось. И им тяжело свыкнуться, что там могут быть советские военнопленные. С Сандармохом ведь вопрос в чем: там из 230 могил подняли только пять. Потом прокуратура наложила запрет, и сейчас это мемориальный комплекс, все работы там запрещены. Но если мы [международную] группу создадим, обоснуем [свою гипотезу], возможно, нам дадут возможность провести с поисковиками раскопки, посмотреть, есть ли там военнопленные или нет. У них же отличительные есть моменты: жетоны пленных номерные и так далее. Если бы мы этого добились, то мы могли бы провести там такие изыскательные работы. Докажем, не докажем, а версия есть. Главная идея — отдать дань тем, кто погиб в финских концлагерях в период Великой Отечественной войны, поставить какой-то знак. Потому что пока мы ни одного места не знаем, нет памятника ни одному нашему военнопленному.

«Сандармох — Мандармох» или дань памяти погибшим военнопленным?
Действительно ли историки из ПетрГУ нашли или получили документы, свидетельствующие о массовых расстрелах и захоронениях военнопленных в окрестностях Медвежьегорска? Какие еще аргументы за и против этой гипотезы могут быть приведены? Поиски ответов на эти вопросы заняли примерно полгода. За это время удалось ознакомиться с теми самыми рассекреченными документами и провести десяток встреч — реальных и виртуальных, в России и Финляндии — с теми, кто изучал как тему Сандармоха и политических репрессий, так и тему войны и военнопленных.

Ни прямых, ни даже косвенных подтверждений тому, что финны массово расстреливали и так же массово хоронили военнопленных в районе Медвежьегорска, обнаружить не удалось. Такую версию или, как говорят петрозаводские историки, гипотезу, не подтверждают ни изученные документы и литература, ни опрошенные эксперты.

Некоторые из коллег Килина и Веригина по историческому цеху наотрез, даже раздраженно, отказываются комментировать версии о массовых убийствах и захоронениях в Сандармохе. Верить показаниям бежавших советских военнопленных или финских диверсантов, данных СМЕРШу, по мнению одного из историков, — несерьезно, а к источникам, подобным книге о «чудовищных злодеяниях» финнов в Карелии (о ней — ниже), следует относиться критически. «Обсуждать такие вопросы надо очно, на серьезных научных конференциях, с документами в руках, а не статьи в СМИ вбрасывать», — сказал исследователь, пожелавший остаться неназванным. Но с большинством экспертов нам все же удалось поговорить открыто.
Открыватели Сандармоха — Ирина Флиге, Вячеслав Каштанов: Это исключено!
Процесс над Юрием Дмитриевым на слуху. Журналисты, которые пишут об этом деле, акцентируют внимание на важности поисковой работы Дмитриева: нашел Сандармох, участвовал в создании мемориала «Красный бор», копал на Беломорско-Балтийском канале и на Соловках. Но работал Дмитриев чаще всего не в одиночку, а в большой или маленькой команде единомышленников и зачастую (и даже не удивительно для тех лет) при поддержке энтузиастов из регионального правительства или местных администраций. В 1990-е поискам жертв репрессий нередко помогали и сотрудники спецслужб.

Ирина Флиге и Вячеслав Каштанов участвовали в той самой экспедиции, которая и нашла расстрельные ямы Сандармоха в разных качествах. Флиге, руководитель петербургского «Мемориала», летом 1997 года приехала в Карелию из Петербурга, работала в архивах республиканского УФСБ, где и познакомилась с Дмитриевым. Каштанов в те годы был заместителем главы администрации Медвежьегорского района и помогал поисковой экспедиции организационно: договорился в местной воинской части о том, чтобы выделили солдат в качестве живой силы — копать землю в тех местах, куда укажут Дмитриев и Флиге.

Ирина Флиге подчеркивает, что документы по Сандармоху хорошо изучены, и не раз. Никаких сомнений в том, что это место массовых расстрелов периода Большого террора, не может быть, считает она. Документально подтверждено и примерное число расстрелянных, пофамильные списки составлены Дмитриевым, в них — более 6 200 имен.

На тему новых версий расстрелов в Медвежьегорском районе Ирина говорит неохотно, по ее мнению, лишнее упоминание о том, что в Сандармохе могли быть иные расстрелы, играет на руку авторам новых «гипотез».

— Они [Килин и Веригин] не предоставляют никаких документов, поэтому мы не можем их опровергать. Вот будет документ, его можно будет изучать и опровергать, а опровергать существование документа — это вообще недостойно. Единственная позиция, которая сегодня возможна, — требовать предъявить документ. А так это пурга для информационного шума и понижения статуса Сандармоха. Требовать от них их доказательную базу, до этого обсуждать этот вопрос — не продуктивно, — заявляет Ирина Флиге.

Ирина Флиге
Руководитель «Мемориала» в Санкт-Петербурге
По мнению Флиге, в обозримой перспективе раскопки на территории мемориального комплекса, которых добиваются петрозаводские историки, исключены. Чтобы обосновать эти раскопки, нужны более серьезные основания, чем предположения двух человек, пусть даже и докторов наук.
Ирина Флиге об истории поиска Сандармоха:
[С Юрием Дмитриевым Ирина Флиге познакомилась летом 1997 года. Тогда исследователи параллельно работали над поиском «общекарельского» места расстрелов. Но у каждого была своя отправная точка. У петербургского «Мемориала» этой точкой стал Соловецкий этап].

— При поиске Соловецкого этапа мы довольно быстро установили, что расстреливал их Матвеев [Михаил Матвеев — Заместитель начальника АХУ Управления НКВД по Ленинградской области, капитан госбезопасности, руководитель расстрельной бригады в Сандармохе в 1937 году]. Дальше мы везде искали Матвеева. Стало известно, что он был арестован. Но в нашем [Санкт-Петербурга] архиве ФСБ нам сообщили, что дело Матвеева находится в Петрозаводске. Это дело было заведено в 1937–1939 годах, оно не подлежит реабилитации, а это значит, что доступа к нему нет, это дело закрытое. Тогда Вениамин Иофе [историк, правозащитник, директор Санкт-Петербургского научно-информационного центра «Мемориал» с 1991 по 2002 гг.] добился специального отношения депутатов Госдумы, которые написали открытое письмо в архив ФСБ Карелии, чтобы нам предоставили доступ к делу в отношении самого Матвеева и в отношении самих акций приведения приговоров в исполнение. Нам такой доступ предоставили, это была весна 1997 года. Работа с документами дела была крайне напряженной. Как мы работали с этим делом: они практически из рук его не выпускали, вместе с нами в нашем присутствии его листали.

Тут надо понимать характер дела: Матвеева, так же как и Шондыша и Бондаренко [другие исполнители расстрелов], обвиняли в превышении полномочий и в издевательствах над заключенными. Сперва были арестованы Шондыш и Бондаренко. Там была своя внутренняя интрига в Карелии против них. Обвиняли их в издевательствах. И тогда они сказали, что это не они такие изверги и звери, что процедуру пыток придумал Матвеев, когда привез соловецких заключенных расстреливать в их месте. То есть Сандармох — это было такое карельское место расстрелов. Тогда и был арестован Матвеев и приобщен к этому делу. В результате Шондыш и Бондаренко были расстреляны, а Матвеев получил 10 лет. Матвеев в своих показаниях говорил, что это место плохо пригодно для расстрельных акций по разным причинам, что у него не было других способов, как безопасно (с точки зрения рассекречивания, исключения побегов) изобрести эти жуткие методы. Он расстреливал Соловецкий этап 27 октября, 1, 2, 3 и 4 ноября. Этот промежуток между 27 и 1 объясняется тем, что 27-го была попытка побега, поэтому он взял несколько дней паузы, чтобы разработать жуткую технологию — были комнаты для связывания ног, для связывания рук, была придумана дубина для обездвиживания тех, кто кричит и сопротивляется. Когда Матвеев уехал, Шондыш и Бондаренко эти «новаторские» методы продолжали применять.

Как мы работали: Мы требовали, чтобы нам дали все показания посмотреть, потому что в этих показания могли быть сведения, касающиеся места расстрелов. Мы тогда знали только, что это окрестности Медвежьегорска. Первое свидетельство о том, где это место находится, было в показаниях Матвеева, когда он объяснял, что для исполнения задания он запросил определенное количество машин и людей для конвоирования. Но в количестве ему отказали, а вместо машин подали покрышки. Якобы за покрышки в провинции всегда можно найти машину. И конвойных ему дали меньше. На этом Матвеев и строит свои объяснения: норма машин такая-то, в день количество расстрелянных такое-то, поэтому он должен был в день грузить людей в машину больше, чем положено. И в этих своих расчетах и объяснениях он указывает маршрут в 19 километров — от изолятора до места казни. И это была великая подсказка. Но от Медвежьегорска отходит много дорог. Мы продолжали работать с этим делом в таких условиях при совместном пролистывании, а копии разрешали снимать фрагментарно, фактически «лапшу» с цитатами из этого дела. В следующем протоколе допроса Матвеев рассказывает, что его страхи были не без оснований, поскольку однажды машина сломалась около населенного пункта — в километре от Пиндушей. После этого он рассказывает о своих страхах и ужасах по поводу того, что у него в машине столько-то людей, которые уже знают, куда их везут, а он стоит рядом с поселком и беспокоится о расконспирировании. Таким образом, была найдена вторая точка — Пиндуши. После этого Вениамин смог определить ареал нашего поиска, — рассказывает Ирина Флиге.

Вы не представляете, какая тогда была реакция, — и Медвежьегорская администрация, и правительство Карелии принимало участие. Вениамин Иофе был приглашен на заседание правительства Карелии для обсуждения создания мемориального комплекса. И тогда все были очень открыты на контакт, ведь за несколько месяцев была проделана большая работа: и дорога, и строительство часовни, и учреждение самого мемориального комплекса. Большего такого сотрудничества и такой открытости на моей памяти не было.

« Мы продолжали работать с этим делом в таких условиях при совместном пролистывании, а копии разрешали снимать фрагментарно, фактически «лапшу» с цитатами из этого дела. В следующем протоколе допроса Матвеев рассказывает, что его страхи были не без оснований, поскольку однажды машина сломалась около населенного пункта — в километре от Пиндушей. После этого он рассказывает о своих страхах и ужасах по поводу того, что у него в машине столько-то людей, которые уже знают, куда их везут, а он стоит рядом с поселком и беспокоится о расконспирировании. Таким образом, была найдена вторая точка — Пиндуши » .
Вячеслав Каштанов, который и сейчас собирает людей для субботников в Сандармохе, уверен, что никто, кроме жертв Большого террора, не лежит в тех расстрельных ямах. У Каштанова есть не только документальные доказательства расстрелов в Сандармохе, но и свидетельства очевидцев.

— Семья Ермоловичей проделала много работы по Сандармоху. Николай Иванович Ермолович был редактором газеты «Вперёд» в Медвежьегорске. Он утверждал, что разговаривал с очевидцем, который в 1937–1938 годах стоял в оцеплении расстрелов. Старая повенецкая дорога [проходила недалеко от нынешнего мемориала] периодически перекрывалась, слышались выстрелы в лесу. И сами расстрельные ямы, которые были вскрыты, очень узнаваемы: тела без одежды, без обуви, с характерными расстрелами [входными отверстиями пуль].

Каштанов — не просто сотрудник районной администрации. По профессии он — историк, а по совпадению — университетский однокурсник Сергея Веригина. Новая версия о расстрелах и захоронениях периода Великой Отечественной стала для Каштанова новостью. Он признает, что единичные расстрелы советских военнопленных были, но поверить в массовые расстрелы он не может. На тему войны и финских лагерей Каштанов не раз общался и с финнами, когда они приезжали в Медвежьегорск, в этих откровенных беседах не было никаких упоминаний о подобных вариантах.

— Это исключено! — говорит Каштанов. — Если посмотреть схему лагерей, то не может быть речи о тысячах расстрелянных, ведь там содержалось-то несколько сотен. Если посмотреть эти ямы [в Сандармохе], то видно, что они расположены в шахматном порядке. Это тоже говорит об однотипности расстрелов. Конечно, единичные расстрелы могли проводить где угодно. Но везти туда [в Сандармох] тысячи людей — это неоправданные расходы и риски.

Каштанов считает, что вся эта история принижает не только имя Сандармоха, но и тех, кого там расстреляли.

Субботник в Сандармохе

Фото Сергея Колтырина
«Может, для сенсации?»: аргументы поисковиков, краеведов и историков
Александра Осиева, председателя Союза поисковиков Карелии, тема расстрелов военнопленных в Сандармохе заинтересовала почти случайно. В июне он участвовал в круглом столе в Петрозаводском госуниверситете. Показывал карты линии фронта и убеждал собравшихся, что расстрелов в Сандармохе во время войны быть не могло. Тогда его довольно грубо прерывал Сергей Веригин, говоря о том, что поисковик не владеет достаточной доказательной базой. Осиев идею не забросил, а подготовил эту самую базу, проведя некоторое время в карельских архивах.

По его словам, у гипотезы университетских ученых несколько слабых мест. И подчеркивают их те же самые документы, на которые они ссылаются. Почитав внимательно протоколы допросов бывших военнопленных лагерей №74 и 31, о которых говорят Килин и Веригин, Осиев пришел к выводу, что пленные не могли входить в батальоны по строительству оборонительных сооружений в Медвежьегорском районе.

— Если сравнить описание военнопленных с фотографиями строителей укрепрайона, которые хранятся в финском военном архиве, то данные не сходятся. Человек в шляпе, в некоем плаще не похож на то описание пленного, которые есть в протоколах допроса.


В упомянутых протоколах арестованные уже советской властью военнопленные финских лагерей довольно подробно описывают внешний вид пленного русского в лагерях Медвежьегорска.
Из протокола допроса задержанного Макаршина Степана Ивановича от 21.10.1943 (в плену находился с мая 1942 года по сентябрь 1943):
«— Какая одежда и обувь были у военнопленных?

Пленные носили в большинстве английские шинели и финские брюки и гимнастерки, летом ходили босиком, а с 1 сентября выдали ботинки (русские, английские и др.), деревянные колодки, ботинки на деревянных подметках».

Из протокола допроса арестованного Чернова Георгия Андреевича от 9.07.1943 (в плену находился):
«Обмундирование у пленных в этом лагере было разнообразное (остатки русского, английского — брюки, френчи — новые, старые, финские френчи, сапоги, ботинки, были и английские ботинки). У всех военнопленных, кроме карелов, финнов, латышей и эстонцев, были отличительные знаки: на сгибе белая буква „V" от ключицы вниз на обоих „..." были полосы, такие же полосы на брюках на обоих сторонах».

Left
Right
Надо признать: либо военнопленные не работали в тех местах, о которых говорят историки ПетрГУ, либо протоколы допросов содержат ложную информацию. А в таком случае встает вопрос о том, можно ли на основе таких данных строить серьезные научные гипотезы.

Осиева смутило, что ни один бывший пленный лагеря не говорит о том, что там происходили массовые расстрелы. В базах данных Финляндии есть пофамильный список погибших в лагерях Медвежьегорска с 1942 по 1944 годы.
Пофамильный список погибших в лагерях Медвежьегорска с 1942 по 1944 годы
Получается, что есть лишь упоминания о единичных случаях. Но даже если предположить, что расстрелы все-таки были, остается непонятным, зачем было возить военнопленных или их трупы за два десятка километров:

— Это была линия фронта, здесь стояла дальнобойная артиллерия. Чтобы похоронить здесь [в Сандармохе] пленных, нужно было привезти от Медвежьегорска за 19 км. Кто повезет по дороге, которая ведет на фронт, убитого пленного? Тем более, что в архивах значится кладбище в Медвежьегорске, в Кархумяки. Зачем им из города везти сюда убитых? Так что я не знаю, для чего этим людям [Килину и Веригину] это надо, может, для сенсации.

Сергей Колтырин: Ничего такого в Сандармохе не было!
Сергей Колтырин — директор Медвежьегорского районного музея, который «шефствует» над мемориалом Сандармох с момента его основания. Когда какая-то из конфессий хочет поставить на мемориале памятный знак, они обращаются в администрацию района, а та направляет с этим вопросом в музей. Он же следит за сохранностью других памятников, проводит субботники, организовывает Дни памяти каждый год: 5 августа и 30 октября. Директор музея называет Сандармох «музеем под открытым небом», здесь продолжаются экскурсии о ГУЛАГе, о Беломорско-Балтийском канале. Но для Колтырина это не просто музейная экспозиция, это место памяти, кладбище, где, по его словам, он каждый раз мысленно общается с лежащими в этой земле людьми.

Колтырин был одним из участников июньского круглого стола в ПетрГУ. Его аргументы в чем-то сходятся с аргументами Вячеслава Каштанова, но с дополнениями. Колтырин убежден, что сверхсекретное, причем в то время недавнее, захоронение финны не могли найти случайно, а подсказать было некому:

— Когда [в 1997 году] вскрывали первые пять могил, появились доказательства однотипности расстрелов в этих ямах людей. Финны этого не делали, финны не стреляли в затылок из револьвера, у них была более простая система: из автомата «поливали» и убивали. НКВД настолько это место скрыло, завуалировало его, что все боялись о нем говорить. К тому же основная масса местных жителей ушла за [Беломорско-Балтийский] канал во время финской оккупации. Вряд ли люди могли подсказать финнам, что здесь место расстрела, что можно здесь убивать. Но здесь проходит линия фронта, зачем сюда везти?

Сергей Колтырин
директор Медвежьегорского районного музея
Он настаивает, что для продолжения работы над гипотезой необходимы очень веские аргументы в пользу вероятных расстрелов и захоронений в Сандармохе. А пока никто не удосужился показать директору музея какие-либо документы в пользу новой версии петрозаводских историков. А если нет доказательств, то Колтырин призывает не выдвигать «гипотез ради забвения места и памяти и истории расстрелов».
Ирина Такала: Если бы финны нашли Сандармох, о нем бы тут же узнала вся Европа
Кандидат исторических наук из ПетрГУ Ирина Такала была среди основателей карельского «Мемориала». Одной из главных тем ее научных исследований остаются политические репрессии в Карелии в 1920-х — 1930-х годах. Такала — однокурсница Каштанова и Веригина. После знакомства с документами, на которые ссылаются ее коллеги по институту, историк коротко резюмировала: «Они скорее опровергают заявления о „тысячах замученных" в лагерях, нежели наоборот».

Сомневается Такала и в истинных намерениях своих коллег:

— Чтобы задаться вопросом о местах захоронений военнопленных, не нужны «новые рассекреченные архивные документы», тем более такие. Почему этот вопрос не возник у профессоров раньше — 10, 20 лет назад? Они достаточно давно занимаются войной. Если уж задались целью отыскать погибших заключенных, поиски надо вести рядом с лагерями, а не в прифронтовой зоне. Вернемся к документам: там и речи не идет о каких-либо захоронениях. Так при чем здесь Сандармох? Чтобы тысячи репрессированных превратить в тысячи советских военнопленных?

Ирина Такала сформулировала еще одну важную мысль о возможных захоронениях военнопленных в Сандармохе. Позже эту идею поддержали и финские ученые. Одна эта мысль, похоже, разбивает все возможные гипотезы, или «вброс», как называет его Такала, инициаторов наступления на Сандармох:

— Я убеждена: если бы массовые сталинские захоронения (суперсекретные!) были обнаружены финнами во время войны, о них тут же узнала бы вся Европа. Это какой материал для пропаганды! Они [захоронения жертв репрессий] были по всей стране, но нигде на оккупированных территориях найдены не были. Словом, если нет других документов (которые никому не показывают), заявления Килина и Веригина больше похожи на политический вброс, ни на что не опирающийся, имеющий слабое отношение к историческим изысканиям и направленный против «Мемориала», а не для увековечивания памяти советских военнопленных.
«Надеюсь, ты нас не начнешь ненавидеть». Финские историки о незаконных расстрелах советских военнопленных
В своей статье в газете «Калева» Юрий Килин утверждает, что «Финляндия очень мало знает о лагерях военнопленных». Серьезное утверждение, камень в огород финских коллег-историков. Однако на деле оказалось, что финская наука всерьез занималась проблемой лагерей, а исследователи, писавшие о ней, работают в разных городах страны — в Турку, Тампере, Хельсинки и других. Среди прочих — Вилле Кивимяки, Оула Силвеннойнен, Ларс Вестерлунд, Антти Куяла и Миркка Даниэльсбака. С некоторыми из них удалось встретиться лично, с кем-то обменяться письмами или просто изучить их труды.

Вилле Кивимяки (Ville Kivimäki) из Университета Тампере изучает социальную и культурную историю Второй мировой войны. Он признает, однако, что не является экспертом по проблеме содержания военнопленных. Для него, изучающего военную историю, не секрет, что условия содержания плененных советских солдат были очень тяжелыми, треть военнопленных погибли или были расстреляны, и их надо было где-то хоронить:

— Я сам недавно побывал на одной из братских могил советских военнопленных в Кёюлиё (Köyliö), там похоронены 122 человека. Таких братских могил должно быть довольно много, если учесть огромное количество советских военнопленных, погибших в финских лагерях. Допускаю, что какое-то количество умерших могли похоронить и в Сандармохе.

На вопрос о том, почему убивали советских военнопленных и вообще относились к ним так плохо, Кивимяки в своих статьях отвечает однозначно: «Для финских солдат не было „лучшего" врага, чем русские. Со времен гражданской войны 1918 года русских традиционно „дегуманизировали", представляя их „другими", „чуждыми", „дикарями". Противоположностью гуманным и человечным финнам. Финская пропаганда военного времени распространяла эти стереотипы, санкционируя убийства „монстров". Этим объясняется отношение и к трупам [« Поврежденные умы: Истрепанные нервы финских солдат в 1939—1945» стр. 438], расчленение, фотографирование и так далее. Это было и результатом пропаганды, и помогало поддерживать боевой дух, служило фактором сплочения».

О количестве расстрелянных в своих научных трудах пишет историк Ларс Вестерлунд. Он руководил проектом «Смертность среди военнопленных и перемещенные лица в Финляндии в 1939–1955 годах». Проект выполняла команда ученых в Национальном архиве Финляндии пять лет — с 2004 по 2008 годы.

Книги Вестерлунда
В статье Вестерлунда «Уровень смертности военнопленных в финском плену между 1939 и 1944 годами», опубликованной в коллективной монографии «Смерть военнопленных и людей, переданных Германии и Советскому союзу в 1939—1955. Исследовательский отчет Финского национального архива» по результатам проекта, есть статистика смертей по лагерям военнопленных. Там видно, что 6,5 тысяч военнопленных погибли в больших лагерях, которых не было на территории Медвежьегорского района. Еще 3 тысяч погибли в среднего размера и маленьких лагерях и «лагерных компаниях» [«Уровень смертности военнопленных в финском плену между 1939 и 1944 годами», стр. 30]. Вот в этой цифре, вероятно, можно пытаться искать «массовые расстрелы и захоронения» в Сандармохе. В той же статье [стр. 35-36] приводятся причины смертей. Из них на «насильственную смерть» приходится 2296 человек, и еще 1663 погибло по невыясненным причинам. В сумме получается около 4 тысяч военнопленных по всем лагерям, большим и маленьким. Упоминает Вестерлунд и «десятки и десятки» расстрелянных «без суда и следствия» военнопленных.

Таким образом, сам факт незаконных (то есть произведенных без следствия и суда) расстрелов, в том числе массовых, финские ученые не отрицают. Но цифры по лагерям говорят о том, что на территории Медвежьегорского района, где были небольшие лагеря и «лагерные компании», не могли расстрелять «тысячи военнопленных», чтобы потом хоронить их в Сандармохе. Чтобы эта версия звучала убедительно, надо поверить в то, что из вероятных 4 тысяч расстрелянных больше половины пришлось именно на Сандармох — лишь небольшую часть длинной линии фронта, и притом не самую напряженную.

Поскольку самого Ларса Вестерлунда летом 2017 года найти не удалось (его коллеги говорили и писали нам, что в Университете Турку он уже не работает, в архиве появляется редко), мы обратились к его коллегам по проекту о военнопленных — Антти Куяле и Миркке Даниэльсбака.

Миркка Даниэльсбака и Антти Куяла
«Автор статьи в „Калева" предлагает читателю „полуправду"»
В 2008 году историк из Университета Хельсинки Антти Куяла (Antti Kujala) опубликовал монографию «Незаконные расстрелы советских военнопленных во время Войны-продолжения». Книга стала результатом пятилетней работы в упомянутом проекте «Смертность среди военнопленных и перемещенные лица в Финляндии в 1939–1955 годах». Куяла — пожалуй, главный финский специалист по незаконным расстрелам советских военнопленных, — соглашается, что известны случаи незаконных расстрелов финскими солдатами сдавшихся в плен или раненых бойцов Красной армии. Жертвы исчислялись десятками. С ходу называет три примера, ведь во время работы над книгой он изучил архивные материалы финских судов, в которых на протяжении нескольких лет после окончания войны шли процессы над предполагаемыми военными преступниками. В некоторых случаях процессы заканчивались обвинительными приговорами, но чаще — оправдательными. Основная причина — недостаточность аргументов и улик: военнопленным, которых Финляндия по условиям мирного договора с СССР передавала советским властям, была дана возможность свидетельствовать против финских военных до отправки на родину, в 1944 году. Но полученные данные не изобиловали подробностями и хотя были использованы в судах, не привели к признанию массовых преступлений, расстрелов и тому подобного. Кроме того, многие финские солдаты, которые выступали свидетелями на этих процессах, давали показания против своих бывших армейских начальников, и, если бы они знали о таких случаях, они бы стали известны в суде. На этом основании историк считает, что говорить о систематических массовых расстрелах и захоронениях неверно.

Вместе с тем, подробно изучив преступления финских военных в годы Войны-продолжения (так в Финляндии официально называется Советско-финляндская война 1941–1944 годов), Куяла начинает встречу словами: «Надеюсь, ты нас не начнешь ненавидеть после всего, что мы будем обсуждать сегодня».

С самого начала разговора становится понятно, что Куяла раздражен тем, что прочитал в статье Килина в газете «Калева» (до нашей встречи он только слышал о ней, но не читал), и еще больше — тем, как догадки карельского историка были использованы в федеральных СМИ:

— Эта статья в «Калева» ссылается на мою книгу [2008 года о незаконных расстрелах] и допросы бежавших из финских лагерей советских военнопленных. Думаю, что беглецы несколько преувеличивали и без того малоприятную ситуацию [в лагерях], что, в общем-то, объяснимо. Но утверждать, что немецкие, финские и японские лагеря были самыми скверными, — не совсем правильно, и мне непонятно, почему автор [статьи в «Калева»] предлагает [читателю] эту «полуправду». Все-таки самый высокий уровень смертности был в немецких и советских лагерях, а финские находились на третьем месте. Свидетельства массовых казней [советских военнопленных финнами] в Сандармохе, представленные в статье, очень ненадежные. Автор, кажется, следует такой незатейливой логике: преступления сталинского режима были ужасными, но и другие тоже совершали преступления.

Антти Куяла
Историк Университета Хельсинки
По данным, которые удалось собрать Куяле, официальная цифра советских военнопленных в финских лагерях — 64 тысячи человек — занижена. К ней надо прибавить еще 3–4 тысячи бойцов Красной армии, которые не были зарегистрированы в качестве военнопленных. Их, как считает Куяла, расстреливали во время или после боев, не уводя с линии фронта. Причины этих военных преступлений были разными — от банального страха «получить пулю в спину» от раненого советского солдата до нежелания возиться с пленными, особенно — ранеными. Еще одной причиной незаконных расстрелов, как на линии фронта, так и в лагерях, была ненависть финнов к русским. В лагерях это усугублялось тем, что среди охраны преобладали «второсортные» военные.

— Охранниками в лагерях становились худшие люди, которых не могли использовать в другом качестве. Многие из них страдали психическими отклонениями, алкоголизмом или просто не отличались желанием следовать законам, — пишет Куяла в статье «Незаконные убийства советских военнопленных финнами во время Войны-продолжения 1941-1944».

«Если бы массовые расстрелы были, мы бы об этом знали»
Про отношения с охраной и вообще об условиях жизни военнопленных в финских лагерях много знает Миркка Даниэльcбака — коллега Куялы. Под его руководством в 2013 году Даниэльcбака защитила докторскую диссертацию «Лагерные охранники: человеческая психология, советские военнопленные и Финляндия в 1941–1944 гг.».
— Я не верю в массовые расстрелы сотен или тысяч военнопленных. Во-первых, все понимали, что расстрелы — это незаконно. Во-вторых, если бы случаи массовых расстрелов действительно были, мы бы точно об этом знали, потому что кто-нибудь об этом обязательно бы рассказал. На основе изучения документов об условиях в лагерях я могу утверждать, что основными причинами смертей были вовсе не расстрелы, а голод, болезни и тяжелый труд. Все это достаточно подробно запротоколировано, — Куяла соглашается с коллегой и развивает мысль. — Если бы где-то расстреливали какое-то значительное число военнопленных одновременно или за короткий промежуток времени, это обязательно «всплыло» бы уже во время войны, хотя никого в то время могли за это и не наказать. Но это уж точно стало бы известно на послевоенных процессах. Мы, конечно, не можем ничего исключить, если у нас нет документов [подтверждающих или опровергающих версию массовых расстрелов]. Однако утверждать о массовых расстрелах военнопленных мы также не можем. Конечно, расстрелы были. Могли расстрелять одновременно десяток военнопленных, да. Но не сотни и, тем более, не тысячи. Я в это не верю. Это к тому же не свойственно финнам — решать вопросы подобным способом.

Миркка Даниэльcбака
историк
На прямой вопрос о том, можно ли поверить в то, что именно в Сандармохе происходили массовые расстрелы и, следовательно, там надо искать массовые захоронения, Куяла отвечает отрицательно:

— Самые ужасные вещи происходили на Карельском перешейке, а не в Карелии. Самый массовый из известных случаев незаконных расстрелов — расстрел 50 взятых в плен советских солдат в сентябре 1941 года [«Незаконные убийства советских военнопленных финнами во время Войны продолжения 1941–1944 годов», стр. 439].

В указанной статье Куялы приводятся известные финской науке данные о количестве погибших пленных. В Национальном архиве Финляндии создана электронная база данных на всех военнопленных, в том числе умерших. Там же приводится причина смерти. Для 1019 человек эта причина — расстрел. Куяла утверждает, что к этой цифре можно смело прибавлять 200. Таким образом, во всех финских лагерях военнопленных в 1941–1944 годах было расстреляно примерно 1200 человек, или 5,5% от всех умерших в плену военнослужащих. Предположить или утверждать, что бОльшая часть из них была убита в районе Медвежьегорска и захоронена в Сандармохе, неверно. К тому же больше всего расстрелов незарегистрированных заключенных, о чем свидетельствуют данные из финских судов, пришлось на 1941 год. С начала 1942 года количество расстрелов сократилось, а с 1943 года, когда Финляндия стала сильно сомневаться в будущей победе, к военнопленным стали относиться лучше.
«Предположить или утверждать, что бОльшая часть расстрелов произошла в районе Медвежьегорска, — неверно. Искать захоронения в Сандармохе — тоже»
Оба исследователя в один голос утверждают: финская наука достаточно хорошо, если не сказать очень подробно, изучила вопросы, связанные с советскими военнопленными, и может делать аргументированные выводы. Один из них: крайне низкая вероятность массовых расстрелов и захоронений на оккупированных территориях, то есть за линией фронта. Самые масштабные из подобных преступлений происходили в начале войны, когда за несколько месяцев в руки финнов попало несколько десятков тысяч советских военнопленных, на южном участке фронта, в первую очередь на Карельском перешейке. Именно там, вероятнее всего, и стоит искать места захоронения большинства из тех трех или четырех тысяч незарегистрированных (то есть незаконно расстрелянных до попадания в лагеря) военнопленных. Возможность массовых захоронений пленных в Сандармохе очень низка, а массовых расстрелов — и вовсе стремится к нулю.

В любом случае, по мнению Куялы и Даниэльсбака, лагерная администрация не стала бы возить людей на расстрелы за 20 километров от Медвежьегорска в условиях постоянных боев и близкой линии фронта, и уж тем более не стала бы возить туда тела убитых для захоронения. Все умершие должны были хорониться в непосредственной близости от лагеря. Никто не стал бы делать дополнительную работу. Хоронили если не в самом лагере, то в тех местах, где заключенные работали (и зачастую умирали или могли быть застрелены). Исключить полностью «гипотезу» о массовых расстрелах и захоронениях в Сандармохе, считают Куяла и Даниэльсбака, нельзя лишь потому, что нет архивного документа, который бы четко указывал на отсутствие там могил расстрелянных узников медвежьегорских лагерей.

«Финская наука хорошо разобралась в вопросе»
Куяла и Даниэльсбака утверждают, что финская наука подробно изучила этот вопрос. Даже несмотря на то, что часть материалов в 1944 году была уничтожена, все же основная часть осталась, и эти документы можно свободно изучать. Кроме того, велась работа и в российских архивах, а также с опубликованными материалами. К ним можно отнести изданную в 1945 году книгу «Чудовищные злодеяния финско-фашистских захватчиков на территории Карело-Финской ССР». Но и там есть лишь упоминания об отдельных преступлениях, расстрелах и пытках советских военнопленных, собранных со всего фронта. Ученые знают, что медвежьегорские лагеря также упоминаются в тексте, но уверены, что на его основе нельзя сделать выводы о массовых расстрелах. И это несмотря на то, что книгу стоит считать скорее пропагандой, нежели документальным подтверждением преступлений.
— К репатриированным военнопленным относились как к преступникам, в соответствии с советским Уголовным кодексом. Поэтому и показания с них брали не столько свидетельские, сколько обвинительные. А в такой ситуации люди могли говорить ровно то, что от них хотели услышать. Я считаю, что Советский Союз не использовал возможность получить действительно ценную и объективную информацию, — говорит Антти Куяла.

Антти Куяла
Историк Университета Хельсинки
С Куялой соглашается и Оула Силвеннойнен. В ее статье «Границы намеренных действий. Советские военные и гражданские лица в финском плену» из книги «Финляндия во Второй мировой войне. История, память, интерпретации», опубликованной в 2012 году и ставшей учебником для финских студентов, дается оценка книге о «чудовищных злодеяниях»:

«Отчет, опубликованный в 1945 году комиссией под началом генерала Геннадия Куприянова, включает свидетельские показания и документы. Невозможно с достаточной долей вероятности утверждать о правдивости изложенных в докладе шокирующих историй, но сам процесс подготовки этого доклада кажется весьма тревожным знаком. В любом случае изложенные факты не стали основанием для реальных уголовных дел. Похоже, что доклад готовился главным образом в целях внутренней пропаганды, о чем говорит и большой тираж — 20 тысяч экземпляров разошлись во всему Союзу».
Обложка книги о «чудовищных злодеяниях» финнов во время оккупации в Карелии
Отчет Куприянова действительно содержит много историй о пытках и жестоких расправах над советскими солдатами и военнопленными. Многие истории [например, на страницах 203, 221–223, 257–259, 261–262, 290, 294, 297 книги «Чудовищные злодеяния»] были собраны на территории Медвежьегорского района и содержат рассказы о многочисленных расстрелах, в ряде случаев — массовых, однако эти случаи происходили на поле боя, и убитыми чаще всего оказывались раненные в бою бойцы Красной армии. Прямых указаний на то, что финны могли расстреливать сотни или тысячи советских военнопленных в лагерях Медвежьегорского района или их массовом захоронении в 20 километрах от города, нет даже в отчете генерала Куприянова.

Критическое отношение к советским источникам не мешает критически же оценивать преступления финских военных в отношении пленных. В той же статье Силвеннойнен приводятся факты жестокого отношения к военнопленным и сведения о расстрелах. Автор цитирует одну из директив, изданных генералом Карлом Леннартом Ошем (Karl Lennart Oesch): «Отношение к военнопленным должно быть очень строгое... Каждый должен помнить, что Russki [пренебрежительное название советских солдат, принятое в финской армии] всегда остается Russki, и относиться к ним следует соответственно. От политруков надо избавляться беспощадно. Если производится казнь, следует отмечать таких пленных „убывшими" („removed")».

Исследовательница знает и о том, что к отдельным категориям военнопленных — не только к политрукам, но и, к примеру, к евреям, — отношение было самым плохим, и именно они зачастую становились жертвами незаконных «массовых убийств». Вместе с тем автор признает, что обычный «пленный [советский] солдат, оказавшись в месте сбора и регистрации военнопленных, в распределительном или постоянном лагере за линией фронта, были в относительно безопасной ситуации». Поэтому говорить о массовых расстрелах в лагерях было бы неверно.

Кстати, во время так называемой Зимней войны 1939–1940 годов, в финском плену погибло 135 советских военнопленных из шести тысяч, то есть примерно 2,5% от всех плененных. Эта цифра показывает, что, несмотря на отношение финнов к Russki, которое в те годы было не лучшим, чем по время Войны-продолжения, массовых расстрелов военнопленных не было. Косвенно это может говорить и о том, что это не должно было стать системой и в 1941–1944 годах.

«Какие-то люди в вашей стране пытаются показать, что все иностранцы и иностранные правительства являются врагами России. Что на самом деле совершенно не верно»
Когда Куяла и Даниэльсбака узнали об идее создания «международной рабочей группы», которая должна заняться подтверждением или опровержением гипотезы о массовых захоронениях военнопленных в Сандармохе, их реакция была предельно четкой:

— Я не могу говорить за моих [финских] коллег, но я точно не стал бы участвовать в работе какой-то «международной группы». После того, как я прочитал статьи, опубликованные на русском языке [на сайте телеканала «Звезда» и в «Известиях»], мне понятно, что основная идея авторов или заказчиков — в том, чтобы показать, что преступления сталинского режима были ужасными, но ведь и другие совершали страшные преступления. Так что, мол, мы не хуже других, а они — не лучше нас. Думаю, что финские газеты, в том числе Хельсингин Саномат (Helsingin Sanomat), цитировавшие статью Килина в «Калева», не понимают этих намерений. Люди, которые пишут в статьях о массовых расстрелах, просто «изобретают» правду, а не полагаются на факты. Так что я бы поместил этот «случай Сандармоха» в более широкий контекст. И этот контекст говорит о том, что какие-то люди в вашей стране пытаются показать, что все иностранцы и иностранные правительства являются врагами России. Что на самом деле совершенно неверно, — сказал Антти Куяла.

Когда разговор дошел до обсуждения идеи о том, что случайное обнаружение финнами Сандармоха привело бы к тому, что нам не пришлось бы ждать его открытия до 1997 года, финские ученые одобрительно закивали: сомнений нет, обнаруженные массовые захоронениях довоенного времени финское военное начальство скрывать бы не стало, напротив — сразу сообщило бы мировому сообществу. Это было бы очень мощным фактором антисоветской пропаганды. Было бы то же самое, что с Катынью, которую обнаружили немцы и тут же всем об этом рассказали. Значит, финны не знали о существовании Сандармоха.

Вместо эпилога
В самом конце долгой и подробной беседы Куяла возвращается к началу встречи, где он говорил про «ненависть»:

— Я бы сейчас немного по-другому написал свою книгу. Уже после того, как ее опубликовали, появились другие работы по теме — диссертация Миркки и статьи Оулы Силвеннойнен, где изложены новые факты о лагерях и обращении с военнопленными. Сейчас я бы сделал еще более сильный акцент на том, насколько сильно отношение финнов к советским пленным напоминало нацистскую Германию. Это отвратительно.
Для того, чтобы читатель мог составить собственное мнение о выдвинутой историками гипотезе, мы добавляем ко всем высказанным за и против —сканированные копии рассекреченных документов Центрального архива ФСБ России.
Made on
Tilda