Спецпроект «7х7»
Сталин, партия, монумент
Как пытаются увековечить память вождя в регионах России
Беспрецедентная популярность Иосифа Сталина в России конца десятых — интересный и труднообъяснимый феномен. Как показал последний опрос «Левада-центра» об отношении россиян к вождю, проведенный в марте 2019 года, роль диктатора в истории страны положительно оценивают 70% респондентов. Для фиксации этого общественного настроения накануне конца эпохи десятых и в попытке объяснить его причины «7x7» изучил попытки увековечить память Сталина в регионах страны за последние несколько лет и поинтересовался у экспертов, что это значит и к чему это приведет.
Интернет-журнал собрал различные инфоповоды о попытках увековечивания памяти Сталина в регионах России за последние несколько лет. В большинстве случаев эти идеи исходят от региональных отделений КПРФ и ее партий-спойлеров, но встречаются и инициативы отдельно взятых граждан, как, например в селе Толбухино Ярославского района. В Ржевском районе Тверской области с 2015 года действует дом-музей Сталина, открытый по инициативе Российского военно-исторического общества (РВИО), возглавляемого министром культуры РФ Владимиром Мединским. Впрочем, пока успешные попытки увековечивания памяти Сталина — скорее исключения. В большинстве случаев региональные власти не одобряют соответствующие инициативы.
Музей - это бывший дом колхозницы Кондратьевой. Там Сталин провел ночь с 4 на 5 августа 1943 года, встретился с командующим Калининским фронтом генералом Андреем Еременко и отдал приказ о проведении салюта в Москве в честь освобождения Орла и Белгорода в ходе Курской битвы.
«Сталин — это идеальное представление о порядке,
связанное с возмездием»

Председатель Коми «Мемориала» Игорь Сажин — о симпатиях россиян к советскому вождю и оправдании репрессий
«Сталин — это идеальное представление о порядке,
связанное с возмездием»

Председатель Коми «Мемориала» Игорь Сажин — о симпатиях россиян к советскому вождю и оправдании репрессий
В апреле 2019 года «Левада-центр» опубликовала результаты исследования об отношении россиян к Сталину. 70% россиян оценивают его положительно в целом. «Левада-центр» говорит, что это рекорд за все годы проведения такого опроса. И половина респондентов готова оправдать репрессии этой эпохи. Как ты думаешь, почему?

— Для меня причина довольно простая. Я уже давно ее для себя открыл, поэтому даже не удивляюсь, натыкаясь на людей, которые тянутся к Сталину. Он стал мифическим символом полного порядка. То есть некий идеальный политический порядок, и он в представлении огромной массы людей рисуется как правление Сталина. Как это выглядит в их головах? Просто так никого не наказывают, преступлений почти нет, все чиновники и взяточники сидят либо расстреляны, все думают только о стране. Это идеальный порядок в голове у современного человека, созерцающего реальность, и который каждый день читает об очередном коррупционере. Каждый день сообщают, что опять произошла какая-то авария и опять какая-то халатность, кругом несправедливость, никого наказать невозможно — это самое главное. Наказать невозможно, потому что механизм «наказывания» не работает, потому что он работает только на определенных людей, на плохих людей.

У людей есть идеальное представление о порядке — это Сталин. Этот взгляд связан только с одним — с концепцией возмездия. Проще говоря, мы не хотим комфортного мира, мы хотим возмездия. Для нас справедливость, порядок — это когда преступивший [закон] наказан.

Как ты видишь, как в головах людей сочетаются идеи идеального порядка или желания его навести сталинскими методами с тем, что сейчас уже давно не советские времена? У всех есть интернет, и в интернете можно найти достаточно информации о том, какой фигурой был Сталин, и сопоставить это со своим жизненным опытом. С одной стороны, желание идеального порядка, с другой — пожалуйста, заходи, гугли, смотри, что на весах.

— Ты пытаешься нарисовать человека, который хочет что-то сам узнать, который сам по себе любопытный, который задает вопросы. Большая часть людей у нас воспитана в другой концепции: концепции «что правильно и что неправильно».
В школе изначально заложена концепция правильного и неправильного ответа. Правильный ответ — в учебнике, неправильный — то, как мы думаем. Любое любопытство, любая попытка оспорить «правильное» не приветствуется.
В школе изначально заложена концепция правильного и неправильного ответа. Правильный ответ — в учебнике, неправильный — то, как мы думаем. Любое любопытство, любая попытка оспорить «правильное» не приветствуется. Это считается отходом в сторону, однозначной ошибкой. Поэтому все знают очень простой вопрос: «Какой же правильный ответ?» Все задают, всегда. В такой конструкции, когда человек натыкается на нечто, где нет правильного ответа — а интернет это именно то, где нет правильного ответа, один ответ противоречит другому — нужно приложить колоссальные усилия на то, чтобы все это собрать и проанализировать. Этому надо учиться. У нас люди не научены.

Я сейчас натыкаюсь на такие конструкции, как «нет справедливости!», «правды нет, как ни крути, даже ученые врут». Более сложную конструкцию уже построить невозможно. Школа продолжает все в том же направлении работать: она не учит думать, она учит знать правильный ответ. Эта концепция не позволяет людям самим куда-то залезать и что-то там находить, какие-то ответы. Они опять ориентируются на человека, который знает правду. То есть надо найти какого-то лидера…

— В нашем случае это кто?

— В нашем случае это может быть какой-нибудь популярный… на телевидении сейчас все развенчивает какие-то мифы. Появилась куча каких-то людей, которые развенчивают мифы и выпускают книжки про эти мифы, про инопланетян, которые были на Земле. И сейчас считается, что если он сказал, то люди сразу: «О! Так вот он, правильный ответ!». Если для них авторитетен [член правления международного «Мемориала»] Михаил Борисович Рогачев, они пойдут за Рогачевым. Если авторитетен какой-нибудь ведущий с Первого канала, они пойдут за ним. То есть им надо обязательно этого лидера мнений подсунуть. Они в поисках того, кто знает правду.
Когда я читал комментарии разных ученых и социологов по поводу этого апрельского опроса, ведущий научный сотрудник института социологии РАН Леонтий Бызов сказал, что эти 70% — это результаты процесса, когда эту позицию поддерживают государственные СМИ, они формируют некоторый положительный образ Сталина. Ты видишь подтверждение этих слов? Замечал, что государственные СМИ так или иначе оправдывают Сталина, выводят на первый план то положительное, что он сделал в истории?

— Основа, безусловно, есть. С одной стороны, государство как бы признало на определенном уровне наличие репрессий. Мало того, у нас довольная крупная часть людей как-то связаны, являются жертвами этих репрессий. От них отмахиваться нельзя, их приличное количество. Мало того, это довольно приличный кусок чиновников, у которых репрессировали родственников. С другой стороны, у них суперзадача — утверждение и сохранение сакрального отношения к власти, потому что анархические тенденции очень сильные в нашем государстве и обществе. Эта популярность анархизма, особенно в молодежной среде, мешает очень сильно, и надо настраивать пропагандистские каналы, чтобы они работали в этом сложном ключе: с одной стороны, пропускали материалы, связанные с репрессиями, потому что на это есть потребность в обществе, с другой стороны, необходимо поддерживать уважительное, сакральное отношение к государству. Сейчас очень усилилось сакральное отношение к государству.

Почему?

— Дело в том, что концепцию договорного государства у нас очень сложно привить. Она требует большой ответственности от граждан, а граждане не собираются быть ответственными. Это рассчитано на большое количество действий: люди с трудом создают ЖСК, с трудом берут ответственность за какие-то вещи, они не берут ответственность ни за что происходящее, не помогают полиции, не помогают в решении разных проблем. Вообще граждане жутко безответственные.

Они безответственные, потому что безответственные сами по себе, или они безответственные из-за того, что они не верят в институты, которые практически не работают в стране?

— Безусловно, они не верят. Но с другой стороны, они даже для себя не собираются быть ответственными. Они все ждут, когда появится некий сакральный лидер. Проще говоря, договорная власть возникает, когда высока степень ответственности. Власть — сакральная, когда низкая степень ответственности, когда человек ждет неких указаний. Популярность некого лидера очень удобна, очень важна.
Сакральное отношение к власти надо сохранять. Представителю власти нужен хороший автомобиль. Правитель, который ездит на велосипеде, — вы что, издеваетесь, что ли? Правитель должен быть масштабен, полубожественен.
Люди попадают в ситуацию, когда надо признавать, что сакральная власть не такая уж сакральная, а вообще дьявольская, а с другой стороны ее надо сакрализировать изо всех сил, потому что на этом держатся отношения между обществом и властью, это привело к такому странному состоянию. У нас есть заказ на освещение репрессий, но какое-то очень аккуратное, без заходов, архивы попридержать — ну не надо все вытаскивать. Если они узнают, что творили чекисты, это ж жуть что будет. Или начнется месть. Они же очень сильно боятся мести, что потомки будут мстить потомкам.

— Когда в Испании рухнул режим Франко, люди сформировали негласный пакт о том, что мы молчим об оценках Гражданской войны. Это позволяет сохранить в обществе некоторый консенсус, вести дискуссии о будущем, а не о прошлом. России нужен такой консенсус или нужно раскопать по максимуму все, что происходило в 30–40-е годы, показать биографии палачей и думать, как дальше жить?

— Тут есть одна очень серьезная сложность. Наша власть привыкла продвигаться дальше за счет очернения предыдущей. Ельцин должен был чморить Горбачева, Горбачев — Брежнева. Единственная сакральная личность — это Ленин, его не смеет трогать никто, потому что он основа и начало. Критика Ельцина при Путине очень даже поддерживается государственными СМИ. Или, если более интеллигентно, хотя бы сказать: «У меня критичное отношение к Ельцину». Хотя бы это произнести, но произнести обязательно надо.

Если говорить в общем, эта конструкция выглядит следующим образом: большевики жили за счет того, что они чморили царский режим, постбольшевистские власти пока живут за счет того, что они чморят период правления большевиков. Это очень важная проблема. Гражданская война началась еще в 1918 году. Это был конфликт между белыми и красными, и этот конфликт сложно преодолеть, потому что террор несли и те, и другие. Надо и о тех говорить плохо, и об этих. Как строить эту конструкцию? Такой культуры нет. Когда с Франко разбирались, в Испании даже памятники двойные ставили. Где у нас хоть один двойной памятник? Почему-то боятся их ставить.
Нам надо принять позицию, что нет предыдущей плохой власти. В этой же конструкции очень интересно выглядит взгляд на Сталина. Когда мы демонизируем власть, мы ее и сакрализируем. Это как языческое мышление: я божку поклоняюсь, подношу какие-то плоды, жертвы, чтобы он мне принес счастье! А если он не принес мне счастья, я его начинаю бить, ломаю идола проклятого. Мы находимся в этом капкане, нам надо перестать ненавидеть прошлую власть. Нам надо на нее взглянуть разумными, рациональными глазами. Нам надо повытаскивать архивы, надо начать честно говорить о разных вещах. Надо перестать бояться прошлого.

Если мы будем исходить из позиции, что нам нужно прежде всего рассказать это все честно, взвесить, только тогда будет без жажды отмщения.

— Почему это еще не произошло?

— Не произошло, потому что мы никак не можем примириться, не можем проглотить наше рабское прошлое. Я тут недавно обнаружил, что моя семья была крепостной, и написал об этом, а один из комментаторов стал ржать: «Что, рабом, значит, был?» Я думаю, вот ему очень важно: дворянином быть или рабом.
Ребята, нам надо проглотить это все, надо принять. У нас было рабское прошлое, у нас это рабство не особо рухнуло, нам надо это принять.
Принять, что попытки преодолеть рабство у нас сопровождались жуткой ненавистью к самой власти, которая эти реформы делала. Потом надо принять, что это мы совершили революцию, — мы, не какие-то шпионы немецкие пришли, а мы, мы разрушили все эти церкви, мы писали доносы Сталину, мы верили, что победим в борьбе с фашизмом так просто — раз, и победим! Надо принять, что часть наших граждан на войне спокойно предавала и продавала. Не «плохие люди» это делали, а мы!

— Какова, на твой взгляд, в этом процессе роль государства? Недавно в беседе с коллегой я услышал такую реплику: «Вот сейчас Америка — наш главный враг. Дайте мне Первый канал на пару месяцев в управление, и через два месяца Америка перестанет быть врагом». Какова роль государства в изменении концепции мышления, в принятии?

— Колоссальная. Возвращаясь к концепции, что у нас население не привыкло думать, а образовательные системы конструируются не на умении думать, а на поиске правильного и неправильного ответа. В этой ситуации телевизионный фон будет оказывать очень большое влияние. Потому что он будет подавать сигналы, что правильно, а что неправильно.

Это опирается еще и на наше ощущение собственной вины. А оно нас режет, потому что нам все время стыдно говорить про какие-то вещи. Мы не хотим, как в психотерапии, проговорить и — фух! — скинуть вину с себя. Нет, мы будем прятать все, что мы творили до этого. Нам очень надо, чтобы нас погладили по голове: да нет, при Брежневе все хорошо было, в Советском Союзе вообще все хорошо было, — чтобы нас успокоили, потому что нас вина эта гложет неимоверно.

И телевизор начинает вытаскивать из нас самые важные вещи, он начинает эту вину вытягивать. Не честно вести с нами диалог и заставлять думать — таких каналов очень немного. И сама конструкция шоу, она не ориентирована на глубокие размышления. Шоу — это посыл к самым низменным чувствам. Оно популярно, оно работает.
— Подожди, программа «Взгляд» в конце 80-х — начале 90-х — самая популярная программа, при том что люди обращались к смыслам. Тогда же получилось.

— Тогда боль была другая. Я помню, как я бегал в пятницу к ларьку с газетами и требовал, чтобы мне выдали пятничный номер «Правды». Потому что там было очередное разоблачение советской власти. Мы тогда были заряжены на другое. Нам вдруг сказали, что ориентир, который у нас был до этого, неправильный, и мы вам сейчас расскажем, какой ориентир правильный. Ничего не изменилось. Тогда у нас просто направленность была другой. «Взгляд» тоже ведь в определенной степени занимался разоблачениями. Он тоже определенным образом конструировал вещи, но наряду с этим «Взгляд» начинал приучать нас видеть и другую сторону.

Эта культура про другую точку зрения не исчезла, она просто по-другому стала выглядеть. Сейчас очень классные манипуляторы, они раскручивают классные схемы игры. Я уже начал бояться их — в какой момент понимаешь, что тебя начинают разогревать, [искусственно появляется] какая-то ненависть.

Сейчас ситуация с разными точками зрения выглядит следующим образом. Тебе подают разные точки зрения, но только одну как классную, а другую как изначально слабую, уродливую. То есть она есть, но чтобы ты сразу ее ненавидел, чтобы ты ее вообще не принимал. Это не тупо советская конструкция, когда все об этом говорится, а о другом вообще не говорится. Нет, сейчас все намного хитрей.

— Вопрос про памятники и позицию правозащитников. Если мы вспомним события последних лет, то в нескольких регионах устанавливали памятники Сталину, зачастую это делают местные коммунисты. Они делают это на своей территории, у своего офиса, на частной земле и так далее — запретить им это делать практически нельзя по закону. При этом правозащитники, кто много рассказывают о политических репрессиях, сталинском режиме, они обращаются к государству с предложением, просьбой установить очередной памятник политическим репрессиям. Если мы будем сравнивать две тактики, то условные коммунисты в этой борьбе выигрывают.

— Не всегда, есть и проигрыши.

— Есть, но по факту бюстов, памятников Сталину устанавливается больше. Что происходит, почему так?

— Я уже говорил примерно в этом ключе: язычники ставят свои идолища.

— Почему правозащитники не всегда занимают в этом вопросе активную позицию?

— Они занимают, скорее, политическую позицию, обращаются к власти, чтобы был запрет на это дело. Да, у нас есть такая схема приравнивания коммунистов к фашистам. Но для этого должна быть прочерчена некая правовая линия, как Нюрнбергский процесс, а ее нет.
Да, у нас есть такая схема приравнивания коммунистов к фашистам. Но для этого должна быть прочерчена некая правовая линия, как Нюрнбергский процесс, а ее нет.
С коммунистическим режимом во многих странах такая же ситуация. Прибалты пытаются так сделать, на Украине это делают, в Польше. В России очень сложно обратиться к правовому механизму, и если частные люди хотят что-то поставить у себя во дворе, сделать ничего нельзя. Поэтому [правозащитники] обращаются к политическим методам, хотя бы запретить. Поэтому да, честно, мы выглядим здесь очень плохо.
— По твоему мнению, эту линию чертить надо?

— Да.

— При каких условиях это будет возможно?

— Сегодня это невозможно, это 100%.

— Политический режим должен измениться?

— Наверное, должен возникнуть политический заказ. Но он может возникнуть, только если само общественное мнение склонится в другую сторону. Очень многие аналитики уже сказали, что мы упустили тот момент, когда это было очень важно. Мы увлеклись другими темами.

Я, кстати, сейчас думаю, что мы уже не сможем ее отчертить. Мы все время будем в этой правовой ловушке, только если далее не произойдет катастрофа, которая опять же будет связана с коммунистами. Но я подозреваю, что у нас просто сформируется другая культура — «Человек, который носит значок Сталина, он же долбанутый, я не очень хочу с ним общаться». Как человек с фольговой шапочкой на голове.

— Если мы будем сравнивать некие политические ходы, высказывания Сталина и Путина, можно ли говорить, что Путин использует некоторые из них?

— Да.

— Какие?

— Сталин интересен современной власти: он человек с колоссальным имперским мышлением. В 30-е годы прошлого века у него была попытка создать мировое сообщество, это было ожидание мировой революции. А мировая революция не случилась, и мы быстренько скатились [в имперское мышление], и первое, что сделали, — вырезали всю национальную верхушку во всех регионах Советского Союза. Всех поэтов, всех, кто хоть какое-то отношение имел к национальному становлению — всех вырезали, отправляли в лагеря, расстреливали. Потому что была нужна империя. Национальное должно сжаться, этническое должно уменьшиться, а империя должна быть мощной.

Это имперское мышление, когда этническое должно спрятаться, оно и сейчас проглядывает. Надо говорить о русскости. Но не об этнической русскости, потому что она тоже должна быть задавлена, а об надэтнической, наднациональной [русскости]. Еще важный момент: империя должна каждый раз доказывать, что она империя, доказывать в диком противоборстве с другими империями. Вся современная риторика именно в этой конструкции и работает.
И это очень похоже на Сталина: когда большевики отказались от идеи мировой революции, возникла идея имперского доминирования.
— Продолжая исторические параллели, можно ли говорить о том, что у нас возник, возникает или возникнет культ личности Путина по примеру культа личности Сталина?

— В принципе, какой-то его элемент уже присутствует. Вот эти законы о том, что власть нельзя оскорблять. Это же все из области сакрализации власти. То есть мы от культуры договоренности, где есть взаимная ответственность, перешли к культуре «ты — начальник, я — дурак». Начальник — это сакральное, сакральное должно охраняться.

Один из самых главных элементов сакральности — тайна. Вот перекрыли все улицы, по которым едет Путин. «Ну что вы, нельзя [смотреть], если взгляд бога коснется обычного человека, он же сгорит». Это связано с местами, где они находятся, все заборы, все документы, которые должны быть закрыты, — это все элементы культа личности.

Но есть серьезная проблема, связанная с этим обожествлением: как только нарастает обожествление, психологически начинается обратная ситуация — в глазах населения растет демонизация, потому что она точно такая же, она тоже покрыта тайной. Чтобы подавить его, надо нарастить репрессии. Часто встречал в соцсетях людей, которые сначала говорили, что готовы идти до конца за каким-то человеком, а последние два года их позиции изменились. У них ушла сакральность, пошла демонизация, и это все нарастает.

— Как говорят историки, ушел бы чуть-чуть пораньше, люди запомнили бы президентом, царем, правителем.

— Да. Демонизация начала нарастать. Он уже начал демонизироваться. Что впереди? Сейчас любой его уход будет связан с тем, что он виноват во всем. А если не уйдет, то будет рост репрессий.
Оставить комментарии к материалу вы можете здесь.
Made on
Tilda