— С половой принадлежностью примерно то же самое. Я говорю о себе в женском роде по двум причинам. Первая — не ломать мозг окружающим. Если я буду одеваться так, как мне комфортно, в тех магазинах, в которых мне комфортно, потом говорить,
что меня зовут Ваня, и просить обращаться ко мне в мужском роде, думаю, у людей возникнут какие-то сложности. Вторая — потому что женщины — это угнетаемое большинство, и выносить себя из группы женщин подчеркнуто, мне кажется, было бы
неправильно.
«Я задумывалась просто о том, что хочу быть мальчиком, потому что хочу быть главным героем. Я была ребенком, живущим в фантазиях»
Когда
я была младше, во всех моих фантазиях я не видела другого пути, кроме как замуж, дети и вот это все. Ну, а как еще бывает? А потом я встретила свою девушку. Она так спокойно сказала, что была влюблена в другую девушку, что у меня в голове
что-то щелкнуло. Я поняла, что вот это про меня. И дальше происходило все абсолютно спокойно.
Когда я была подростком, нельзя сказать, что я задумывалась о трансгендерности, потому что не знала таких слов. Я задумывалась
просто о том, что хочу быть мальчиком, потому что хочу быть главным героем. Я была ребенком, живущим в фантазиях. Прочитаю книгу, переделаю в своей голове сюжет так, что я вся в белом плаще, всех спасаю, самая лучшая. Потом получалось,
что самый лучший. Не то чтобы я прям называла себя в мужском роде, это было больше конструкцией в голове.
Потом я больше узнала себя, стала идентифицировать как
агендер. Потом мне сказали, что
я не выгляжу как агендер. Потому что если я — агендер, то я должна заматывать себе грудь, сделать себе короткие волосы и вообще всячески выглядеть маскулинно, что сломало мне мозг. И я просто отказалась от подобного.
Если
мне нужно представить себя в какой-нибудь роли ограниченной, то я могу сказать, что я феминистка, лесбиянка, чайлдфри и так далее. Но мне это не особо нравится, потому что к каждому из этих слов нужно огромное пояснение. Я их использую,
например, когда у меня коллеги что-то спрашивают. Им проще воспринять, что мне всегда нравились девочки, я с этим родилась.
Иногда в том числе и в ЛГБТ-среде такое происходит. Порой мои фразы про то, что я не верю в ориентации
и гендерные идентичности, воспринимаются в штыки. Я понимаю, что люди переживают агрессию общества, они свою идентичность отстаивают. И вот я говорю: «Это все фигня, давайте мы от них откажемся. Будем любить людей, которых мы хотим,
вести себя так, как хотим, играть в те игрушки, в которые мы хотим, одеваться так, как хотим, не привязываясь к социальным конструктам». Это перекликается с тем, что говорит гомофобное общество.
Когда я говорю людям, что
я встречаюсь с девушкой, я не делаю камингаутов. Это все происходит в очень бытовых разговорах. Например, при вопросе о переезде в Питер, а это постоянный разговор последние полгода. Я говорю, что, собственно, я не циклюсь на каких-то
ярлыках человека, который мне нравится, мне просто нравятся люди, и я считаю, что у всех людей примерно также. Конечно, со мной гетеросексуальные коллеги не соглашаются, но я считаю, что они лукавят. Потому что при первом моем признании
они обычно реагируют так: «А, ну мне в 16 тоже какая-то девочка нравилась, а так я гетеросексуальна абсолютно».
«Если я не вижу людей, махающих флагами, значит, ничего нет» А если говорить про проблемы, то у меня, в принципе, семья проблемная, поэтому мне сложно отделять, где проблемы с моей ориентацией, а где не с этим. Это не то, что показывают в новостях, когда там дети избитые ходят,
голодные. Просто отношения странные.
Первый раз разговор поднялся в 16 лет. Маме кто-то сказал, что видел, как я с девочкой иду за руку на улице. Моя мать с огромными испуганными глазами зашла в мою комнату, закрыла дверь
и спросила, какие у меня отношения с Любой. И вот тут испуганные глаза сделались у меня. Я наплела просто с три короба, сказав, что это просто подруга, сейчас все девочки ходят за руку.
Я рассказала маме о своей ориентации,
когда мне было 22. И правильно, что не сказала раньше, потому что она сказала: «Ну, сейчас я ничего не сделаю. Если бы узнала, когда ты была младше, то к психологу бы тебя отвела или еще бы чего-нибудь». И она среагировала негативно:
«Я же знаю, что ты не лесбиянка, Люба там тебя совратила». И абсолютно вообще неверие. Ее главный аргумент: «Ну ты же красивая». Ну хорошо, Люба еще красивше, все отлично.
Я потом прекратила с мамой общаться. Это было из-за
всего скопа проблем, в том числе из-за того, что я уже не могла слушать про мальчиков-айтишников с пятого этажа. Мама предлагала мне расстаться с человеком, с которым я больше семи лет, потому что где-то там есть перспективный мальчик.
Как бы это звучало, если бы у меня был муж?
Мы не общались года два. Недавно я решила возобновить общение, и за это время взгляды матери спрогрессировали. Она все еще уговаривает меня не закрываться, если вдруг встретится
подходящий мужчина, который во мне что-нибудь изменит. Но при этом говорит, что главное, что я счастлива. Она пока не может этого принять, но общение со мной оказалось важнее, чем подобные принципы.
На самом деле, я как
раз тот человек, который жил практически без конфликтов. Может быть, дело в том, что я эту новость вываливаю слишком спокойно.
Были какие-то на улице оскорбления по этому поводу. Например, мы шли с девушкой через площадь,
там была компания молодых людей, которые начали кричать нам оскорбления и показывать разные жесты. Я не уверена, что они прям видели, что мы пара. Непонятно, оскорбляли они нас как девушек или как лесбиянок. Так, время от времени кто-то
говорит какие-то агрессивные штуки, но трагических историй у меня особо нет в запасе.
Про то, что есть организация, я вообще не знала. Мне однажды просто написали во «ВКонтакте»: «Вижу, что ты феминистка. Не хочешь у нас
мероприятие какое-нибудь провести?». Я согласилась. Так вот и вступила в организацию. Вообще я планировала чем-то заняться, но в Петербурге. Я думала, что у нас никто не занимается активизмом. Если я не вижу людей, махающих флагами,
значит, ничего нет.
Никто из участников не обязан быть открытым, если не может по причине своей безопасности. У нас все мероприятия проходят в закрытом режиме. Про организацию у меня никто никогда не спрашивал, а вот про
пропаганду иногда бывает. И тут я сама начинаю говорить про организацию.
«Наличие закона формирует мнение, как будто есть, от кого защищаться. Я пытаюсь объяснить, что мне было 16, когда начались отношения с девушкой, и мне в тот момент нужна была помощь, за которой ни к кому нельзя было обратиться» Камингауты мне не нравятся, но открытость я целиком приветствую. Закрытость — это нервы. Ее выбирают, чтобы избежать нервов, но в итоге я поняла, что я не знаю, как сделать так, чтобы я была закрыта, и меня абсолютно точно
никто не спалил.
В нашей культуре приняты вопросы про личную жизнь. Я даже не считаю это вторжением в личное пространство, потому что я живу в этой же культуре. Это нормально — посидеть с одногруппниками или приятелями,
обсудить, кто как провел выходные, у кого какая личная жизнь и еще что-то в этом духе. И когда я вру, я отгораживаюсь от человека.
Получается, вот есть мы — закрытые, несчастные, одинокие, — и вот есть враждебное общество
вокруг нас, которое нападет, если мы будем открыты. На самом деле, скорее всего, не нападут.
Когда закон о пропаганде просто рассматривали, я была тем человеком, кто говорил, что его примут. До этого я могла рассматривать
вариант: «Я просто буду жить своей жизнью, никто меня не будет трогать, почему бы и нет». А тут я поняла, что это не то совсем, тем более, что отношение к ЛГБТ заметно ухудшилось. До этого мне никто не говорил, что я нарушаю закон и
не имею права ходить по улице со значками, потому я пропагандирую. Люди не читают закон, а там и так размыто значение слова «пропаганда», но все еще и забывают, что это про несовершеннолетних.
Наличие закона формирует мнение,
как будто есть, от кого защищаться. Я пытаюсь объяснить, что мне было 16, когда начались отношения с девушкой, и мне в тот момент нужна была помощь, за которой ни к кому нельзя было обратиться. Поэтому если у меня есть несовершеннолетний,
который пилит себе руки ножичком, потому что он ненормальный, то я скажу, что он нормальный. Плевать, что это пропаганда, потому что на кону будет человеческая жизнь.
Я долгое время не была никак масштабно открыта, потому
что не совсем понимала, как это. Вот есть моя работа, есть мои друзья, есть соцсети, в которых я тоже открыта в обычной для меня степени, то есть выложить общую фотографию, написать что-то в стиле «любимая такая-то» — это для меня нормально.
Но весь оптимизм в соцсетях сводился к яростному бою в комментариях.
У нас здесь была своя акция, которая пошла от питерской «Строим мосты вместе». Однажды какой-то журналист нашел анонс нашего мероприятия в закрытой группе
и вытащил на всеобщее обозрение. В комментариях было огромное количество предложений найти, где это все происходит, и всех там порешать. Это было достаточно противно, потому что большее количество этих людей в жизни не сделают ничего.
Но все равно мерзко думать, что кто-то действительно так считает, что я хожу с этим человеком по одной улице. И тогда питерцы сфотографировались на фоне Обуховского моста, написали нам слова поддержки. И я предложила тоже сделать фотографию
на фоне нашего моста. Я плакатик рисовала, лицо не прятала и была в своей обычной одежде. То есть вообще никак не маскировалась.
«Легко быть гомофобом, когда вокруг тебя нет ни одного гея» Я считаю, что на уличные акции ЛГБТ выходить должны, но не обязаны. Если все люди возьмутся и сделают что-то, то проблема решится. Поэтому если бы все ЛГБТ стали видимыми, то проблемы действительно бы решались быстрее.
Легко быть гомофобом, когда вокруг тебя нет ни одного гея.
Но я понимаю, из-за чего люди не открываются. Я считаю эти страхи частично иррациональными и преувеличенными, но лучше не рисковать своей жизнью, если человек слишком
боится. Но все равно нужно стремиться к тому, чтобы не максимально закрыться, а чтобы быть максимально открытым.
Но я чувствую удовлетворенность своей жизнью несмотря на гомофобию вокруг. Наверное, потому что я особо давление
не испытываю. Иногда я могу от этого отгородиться, когда что-то происходит не рядом со мной.
Но я знаю, что есть какие-то мерзкие люди, хотя непосредственно рядом их нет. Это мешает чувству счастья. Я бы хотела расписаться,
хотела бы, чтобы это было спокойнее, но не то чтобы я постоянно страдаю и думаю об этом.
Материальная стабильность для меня тоже очень важна. Я не чувствую себя счастливой, если у меня не хватает денег, а такое ощущение
у меня возникает задолго до того, когда денег начинает реально не хватать.
У меня вообще есть чувство удовлетворения просто от того, что ты идешь, куда надо. Просто я поняла, что если какая-то дрянь и была в моей жизни,
пусть и не привела к чему-то хорошему, но, по крайней мере, не помешала. У меня хорошая работа, я нужна своим коллегам, меня хвалит начальство. У меня крутые друзья, хотя когда я была подростком, я думала, что у такой, как я, вообще
не может быть друзей. У меня действительно наконец-то есть собака, это желание, наверное, последних лет пяти. Мне немного не хватает спорта для окончательного счастья. Верховая езда мне понравилась, поэтому я надеюсь в Питере поправить
свой материальный и временной баланс, чтобы мне хватало на это денег и времени наконец-то. Не хватает, собственно, переезда, потому что моя девушка уже год живет в Питере, мы виделись только в отпуске. Это тяжело, потому что дома только
я, тараканы и собака.